Подвиг

— Ну и шашлы: къ!.. Такого и на Кавказ не достанешь!..

— Хорошо было бы еще его съ барбарисомъ приготовить…

— Это Карскiй шашлыкъ.

— Нтъ, Карскiй шашлыкъ готовится изъ цльнаго куска бараньяго сдла.

— И гд это вы, Нико, такую баранину достали?

— Удивительная баранина.

Леночка стояла сзади, смотрла и ничего не понимала. Вотъ они т «блые», капиталисты, буржуи, о комъ она такъ часто слышала въ Россiи… Ей говорили: — у нихъ голодъ, гораздо боле лютый, чмъ въ совтской республик… Готовятъ шашлыкъ и не боятся никого и ничего. И какъ свободно обо всемъ говорятъ!.. Точно у себя дома… Что же это свобода, или свобода там, откуда она ухала?…

И вдругъ стала тишина. Разговоры смолкли. Ночь колдовала и красивые несла сны. Слова казались пошлыми. Красные уголья покрылись срымъ пепломъ. Было темно. Нордековъ, онъ таки и выпилъ подъ баранину и посл баранины немало, уже не разбиралъ, кто былъ противъ него… Какiе то американцы… Солдаты… Солдаты — въ это понятiе, такъ много вкладывалъ онъ совсмъ особаго чувства. Солдаты это были т, кто только и могъ освободить Россiю и создать въ ней такую же прекрасную жизнь, какая была сейчасъ здсь, въ этомъ таинственномъ саду, совсмъ не походившемъ на крошечный палисадничекъ виллы «Les Coccinelles». Дивныя виднiя вставали въ его памяти… Сотни биваковъ у костра, тысячи людей такъ имъ любимыхъ и дорогихъ, его солдатъ и офицеровъ… «Да это все вдь и сидятъ офицеры», — думалъ онъ и всю силу любви вкладывалъ въ это слово.

И въ этой тишин сама собою родилась псня.

Кто заплъ ее, — Нордековъ не замтилъ. Кажется, это Амарантовъ, сидвшiй между Ферфаксовымъ и Михако завелъ ее такимъ нжнымъ теноромъ, какого нельзя даже было и ожидать отъ такого крупнаго и рослаго человка.

— На берегъ Дона и Кубани

Мы вс стекались, какъ одинъ…

И точно вздохнуло нсколько голосовъ, повторяя:

…Какъ одинъ…

И еще нжне, точно самую душу раздвигая и входя въ святое святыхъ ея, сладкiй теноръ продолжалъ:

— Святой могил поклонялись

Гд вчнымъ сномъ спитъ Калединъ…

Чуть слышно вздохнулъ хоръ:

— … Калединъ…

XVIII

Псня слдовала за псней. Изъ сосднихъ палисадниковъ заглядывали французы. Слышались апплодисменты и сдержанные крики браво. Нифонтъ Ивановичъ съ заплаканнымъ лицомъ трясущимися руками наливалъ вино въ протягиваемые ему стаканы.

И въ самый разгаръ этого колдовскаго сна, когда настоящее совсмъ растворилось въ прошломъ и, казалось, что будетъ и будущее, съ каменнаго крыльца спустилась Неонила Львовна съ большою корзиною въ рукахъ. За нею шла точно сконфуженная, виноватая въ чемъ то Топси.

«Мамочка» ршительными шагами подошла къ полковнику и, протягивая ему корзину, сказала:

— Уже первый часъ, Георгiй Димитрiевичъ, завтрашнiй день. наступилъ. Какъ хотите, а ихъ надо убрать. Хозяинъ три раза вчера присылалъ — чтобы до свта никакихъ собакъ у насъ не было, иначе… сами понимаете?

Въ корзин, тсно прижавшись другъ къ дружк, лежало шесть маленькихъ клубочковъ шелковистой шерсти. Изъ отворенной на виллу двери на нихъ лился свтъ, и они мигали черными изюминками глазъ и испуганно озирались на обступившихъ ихъ людей.

— Боже, какая прелесть, — воскликнула Лидiя Петровна. — Посмотрите-ка на этого съ блой мордочкой!

— Ихъ написать великолпно… и въ этомъ освщенiи… — сказалъ Дружко.

— Тоже, поди, жить и имъ хочется, — сказалъ Парчевскiй.

— Еще и какъ, — груднымъ задушевнымъ голосомъ протянула Лидiя Петровна.

— Вы слышали… Ихъ приказано прикончить до свта, — сказалъ Нордековъ. — Викторъ Павловичъ, ты силачъ и герой… Помнишь, какъ въ Крыму ты съ бронепоздомъ цлую дивизiю красныхъ держалъ… И потомъ доплылъ до англiйскихъ кораблей. Ну-ка помоги намъ спровадить ихъ на тотъ свтъ…

— Идже нсть болзни, ни печали, ни воздыханiя, — басомъ провозгласилъ Ферфаксовъ.

— Ну вотъ еще, — сказалъ Амарантовъ, — шестьдесятъ большевиковъ хоть сейчасъ своими руками задушу. А этихъ шестерыхъ… За что лишать ихъ жизни,

которую имъ послалъ Господь?

— Это, какъ дитё убить, чисто какъ дитё, — вставилъ слово Нифонтъ Ивановичъ.

— Но какъ то поршить ихъ надо, — нершительно заговорилъ Нордековъ. — Таковъ французскiй законъ… Собакъ не дозволяется… Задушить ли, камнями ли побить, въ вод ли утопить, а угробить какъ то надо? Чтобы не дышали… А ни-ни!.. Нельзя… II faut… Pas possible. Et alorsL.

— Hy да, — сказалъ Ферфаксовъ, — законы на то и пищутся, чтобы ихъ обходить.

— Ну только не французскiе, — сказалъ Парчевскiй, — это Русскiе Императорскiе законы мы всегда стремились обходить и вотъ и дообходились, что вотъ куда зашли… Гд, хочешь не хочешь, а исполняй законъ.

— Анеля, возьмемъ одного… Совсмъ какъ мой Берданъ будетъ. Помнишь?

— Вте паньство!.. Сказали тоже!.. А что консьержка скажетъ?… Какъ намъ такого звря держать на шестомъ этаж въ мансард.

— Стасику была бы игрушка…

— Вамъ все игрушки, а мн разорваться, прибирая за вами.

— Да я возить его съ собою буду. Знаете, господа, у одного офицера, шоффера, какъ и я есть собака «вольфъ». Такъ она всегда подл него у руля сидитъ. И такъ онъ ее, симпатягу, заучилъ, что, если клiентъ мало даетъ на чай, онъ ее незамтно толкнетъ, а та высунется въ окошко да на клiента «ррр», зарычитъ… Мало, молъ, даешь… А если клiентъ разщедрится, онъ ей скажетъ: — «dis merci a monsieur» и его «вольфъ» — правую лапу къ уху — честь, значитъ, отдаетъ!.. Пасть откроетъ… Улыбается. Такая славная умная собачушечка… Вс клiенты ее прямо обожаютъ… Вотъ и у меня такъ же будетъ…

— Ну нечего, нечего, сказки разсказывать, — сказала Анеля и потащила мужа отъ корзины со щенятами за рукавъ.

Неонила Львовна поставила корзину на землю и строго сказала:

— Какъ хотите, а кончайте до свта. — И пошла твердою поступью обратно на дачу.

— Нтъ, это и правда тяжело, — сказалъ Нордековъ. — Подумайте, собака совсмъ безпомощна. Она вритъ человку и такое предательство…

— А что, если, господа, китайцамъ свезти. На кухню… Подл Лiонскаго вокзала есть, говорятъ, такой ресторанъ… Тамъ собакъ готовятъ… Все таки, какъ то лучше, чмъ такъ душить?… — предложилъ Парчевскiй:

— Это надо, чтобы черные язычки у нихъ были, — изъ угла отозвался Ферфаксовъ.

Корзина, подл которой смущенная и виноватая, все поглядывая на людей, вертлась Топси, разрушила колдовскiе сны ночи и псень. Парчевскiй отошелъ къ забору и мрачно курилъ. Мишель Строговъ шептался у дома съ Леночкой. Дружко подходилъ къ щенятамъ то съ одной, то съ другой стороны, щурилъ помутнвшiй глазъ, любовался ими, щелкалъ языкомъ и говорилъ, ни къ кому не обращаясь:

— Ахъ ты, ну какiе право, аппетитные… А тона то!.. Масломъ ли, водою, или итальянскимъ карандашемъ ихъ хватить!.. Карти-ина!..