Подвиг

Нтъ ничего хуже, какъ не дострлиться. Это удлъ мальчишекъ. He дострлиться — это быть смшнымъ. Надо лчить — а гд средства на это леченiе?… Да и надо устроить такъ, чтобы и хоронить не пришлось. Хоронить тоже дорого. He по бженскимъ средствамъ умирать. Полковникъ сядетъ на глыбу спиною къ рк. Отъ толчка, что будетъ при выстрл, онъ потеряетъ равновсiе и упадетъ въ воду. Тутъ достаточно глубоко. Теченiе подхватитъ его тло. Если бы онъ не дострлился, раненый онъ утонетъ. Тло его когда то найдутъ… Да и найдутъ ли?… Сколько гибнетъ тутъ народа, и тла ихъ никогда не находятъ.

Полковникъ взобрался на глыбу и слъ лицомъ къ рк. Разсвтъ наступалъ. Въ голубой дымк тонулъ противоположный берегъ. Онъ былъ въ садахъ. Вдоль рки шла широкая аллея высокихъ старыхъ платановъ. За ними скрывались богатыя дачи. Рка неслась гладкая, не поколебленная втромъ. Изрдка плеснетъ у берега большая рыба, сверкнетъ серебрянымъ блескомъ взволнованиой воды, и опять ровная срая простыня стелется мимо, и не видно, течетъ рка, или стоитъ неподвижно, какъ длинная заводь. У цементнаго обрубка росла трава. Далеко за Сенъ-Клу гудлъ и шумлъ проснувшiйся, неугомонный городъ.

Свтало. Вдоль по рк потянуло прохладнымъ втеркомъ. Чуть зарябило воду, но сейчасъ же она успокоилась. Рка стала глубокой, холодной, зеленой и прозрачной, какъ расплавленное бутылочное стекло.

«Хорошо… А жить нельзя… Какъ жить?… Совсмъ и навсегда безъ Родины?… Какъ красиво это утро… И Сенъ-Клу… He напрасно это мсто такъ любили и Наполеонъ и Императрица Евгенiя… Императрица Евгенiя?… Прожить девяносто лтъ и только сорокъ изъ нихъ быть счастливой!.. Пережить позоръ сдачи въ плнъ пруссакамъ мужа… Смерть въ англiйскихъ войскахъ въ далекой колонiальной войн въ Африк сына, едва ли не убитаго тми самыми англичанами, кому онъ предложилъ свою прекрасную молодую жизнь… Она пережила все это… Скиталась на яхт, жила на чужбин, отвергнутая Родиной. Пережила свою необычайную красоту, свою любовь, свою гордость, счастье и все жила, ожидая, когда приберетъ ее Господь… Вкъ другой… Сильне что ли были тогда люди?.. Врйли по иному?.. Въ Сенъ-Клу былъ счастливъ съ Жозефиною Наполеонъ… Тоже, сколько пережилъ! Московское пораженiе, гибель армiи. Отреченiе отъ престола. Ватерлоо… Святая Елена… А вотъ все жилъ… Катался верхомъ, гулялъ подъ надзоромъ ненавистныхъ ему людей, а съ собою не кончилъ… Писалъ мемуары. Игралъ въ карты… Говорятъ, любилъ кого то позднею любовью. Мучился отъ тяжкой болзни. Совтовался съ докторами… Что же держало ихъ, былыхъ владльцевъ Сенъ-Клу, на земл?… Вра?… Наполеонъ и не врилъ… Я?… Какая же у меня вра?… Привычка и больше ничего…

Воспоминанiя, вдругъ нахлынувшiя при вид Сенъ-Клу отвлекали отъ главнаго… Если такъ думать, если это вспоминать — зачмъ и кончать съ собою?… Но жить уже нельзя было. Собственно говоря главное уже было сдлано. Записка написана. Онъ вышелъ въ неурочное время изъ дома, онъ все сдлалъ. Остается лишь пустая, такъ сказать, формальность: — засунуть револьверъ въ ротъ и нажать на спусковой крючекъ. Медлилъ. Ему вспомнилась его Леля и сынъ Шура, не Мишель Строговъ, а Шура, милый мальчикъ съ забавными вихрами на голов и съ дтскою серьезностью.

Тяжкимъ усилiемъ воли все это прозналъ. Зачмъ? Корабли сожжены и нтъ возврата… Онъ уже не самоубiйца, но приговоренный къ смерти. Никто не можетъ помиловать его, или замнить казнь каторжными работами. Да вдь каторжне того, что онъ, и вс они, длаютъ, и не придумаешь, ибо безцльно, безсмысленно, а, главное, — безконечно…

Если теперь это отмнить — ко всему этому прибавится еще не дострлившiйся самоубiйца… Пора…

Полковникъ повернулся спиною къ рк. Все время искусно скрывавшiйся отъ него Ферфаксовъ съ охотничьею ловкостью прислъ за кустами.

Полковникъ точно въ какомъ то раздумьи вынулъ изъ кармана пальто револьверъ и взвелъ курокъ.

Онъ какъ бы ощутилъ вхожденiе холоднаго дула въ ротъ, отвратительное прикосновенiе тяжелаго металла къ зубамъ, потомъ толчекъ, мгновенную боль… А дальше?…

Не все ли равно?

Полковникъ приподнялъ руку съ револьверомъ, услся поудобне, чуть откинулся назадъ… Онъ помнилъ, что ему надо непремнно упасть въ воду…

* * *

Bee, что было потомъ, показалось ему сномъ. Такъ только во сн бываетъ: — вдругъ въ черноту небытiя точно какое то окно откроется. И тамъ свтъ. Новая какая то жизнь. Невроятныя приключенiя. Надолго ли? Такъ случилось и сейчасъ. To, что было — кончилось. He стало виллы «Les Coccinelles», и не надо было ходить въ экспортную контору.

И потомъ, когда пошла и завертлась эта новая, такъ непохожая на все прошлое жизнь, полковникъ часто думалъ, что не покончилъ ли онъ тогда на берегу Сены съ собою и эта новая жизнь уже жизнь потусторонняя? Такъ все въ ней было необычно.

XXV

Крпкая, точно изъ стали выкованная рука, мертвою, бульдожьею хваткою схватила руку полковника за запястье. Другая рука быстро выхватила револьверъ изъ его руки и, взмахнувъ имъ, далеко бросила въ рку.

Блеснула въ холодномъ зеленомъ стекл ея вспнившаяся серебромъ волна, тихо булькнула и все успокоилось.

Прямо противъ лица полковника было темное лицо. Каштановые собачьи глаза съ спокойнымъ блескомъ смотрли въ глаза полковника.

Полковникъ хотлъ возмутиться. Онъ искалъ словъ, какiя говорятъ въ такихъ случаяхъ и не находилъ.

«Что вы длаете!.. Какъ вы смете?! Какое вамъ до меня дло?!», хотлъ онъ крикнуть, но языкъ не повиновался ему, и только легкое шипнiе раздалось изъ его рта.

Онъ безсильно свалился въ объятiя схватившаго его человка, едва слышно прошепталъ: — «оставьте меня», — и залился слезами, всхлипывая, какъ ребенокъ.

Ферфаксовъ взялъ полковника за талiю, осторожно свелъ его съ глыбы и повелъ по пустынной береговой дорог къ дому, Онъ зналъ, что тутъ надо что то говорить и успокоить полковника, но не рчистъ былъ Ферфаксовъ. При томъ же и смущенъ онъ былъ до нельзя. Полковникъ былъ и годами и положенiемъ старше его, и онъ боялся какъ нибудь обидть, или задть самолюбiе полковника. Ферфаксовъ призвалъ на помощь Бога. Онъ вспомнилъ, какъ напутствовалъ Христосъ апостоловъ и какъ говорилъ имъ, что не нужно заране обдумывать, что сказать, но что Духъ Святый найдетъ на нихъ и научитъ, что говорить…

Полковникъ совершенно размякъ. До дома было недалеко и наступалъ тотъ часъ, когда надодливый сверлящiй звонъ будильника Мишеля Строгова подыметъ съ постелей все населенiе виллы «Les Coccinelles».

— Ну зачмъ это? — началъ нершительно и несмло Ферфаксовъ. — Ну къ чему?… Старый дуракъ глупости болталъ, а вы и разстроились… Да все это вздоръ… Россiя будетъ… Еще и какая прекрасная Россiя будетъ!..

— Но мы не увидимъ ее, — блднымъ голосомъ сказалъ полковникъ.

— Еще и какъ еще увидимъ ее. Поврьте мн, еще и сдлаемъ кое что для нея, для ея спасенiя хорошее, большое дло сдлаемъ.

— Нтъ!.. Что ужъ!.. Куда ужъ!.. Что вы меня, какъ ребенка утшаете, — проговорилъ съ тоскою въ голос полковникъ, и сейчасъ же со злобою добавилъ: — напрасно, знаете, вы вмшались не въ свое дло… Что же я то теперь буду длать? — съ ужаскымъ отчаянiемъ воскликнулъ полковникъ. — Ко всей пошлости моей жизни, вы прибавили еще и этотъ вчный позоръ.