Подвиг

Разговоръ не клеился. Амарантовъ началъ было вспоминать, какъ первый разъ онъ встртился съ Нордековымъ на войн, но тотъ слушалъ какъ то разсянно и, наконецъ, рукой махнулъ и сказалъ съ отчаянiемъ:

— Ахъ, да не до того мн теперь!

Ольга Сергевна сидла въ углу палисадника съ Лидiей Петровной. Она смотрла на мужа, и злая улыбка кривила ея губы. Недобрымъ огнемъ загорались ея глаза. Презрнiе было въ нихъ.

Леночка вдругъ прошла къ самой корзин.

— Ну что налюбовались, — съ какимъ то вызовомъ сказала она и взялась за ручки корзины.

Вс разступились передъ нею. Она подняла корзину и унесла ее обратно на дачу.

И какъ только унесли эту корзину, всмъ стало легче. Парчевскiй съ силой бросилъ папиросу и сказалъ ни къ кому не обращаясь:

— Эхъ, жаль, пьянино нтъ… Часъ то такой, что самое время подъ пьянино цыганщину пть.

— А на стол чтобы недопитые стаканы шампанскаго стояли, да на хрустальныхъ блюдечкахъ каленый миндаль съ крупною солью, — оживляясь, сказалъ Дружко. — Вотъ оно какъ, Михако, у насъ бывало въ старые то годы.

— И блдный свтъ утра… Разсвтъ зарождается, — продолжалъ вспоминать Парчевскiй. — Трубачи устали забавлять господъ и пошли пиво пить съ французскими булками и колбасой.

— Эхъ и колбаса, братцы, была, — воскликнулъ, окончательно прогнавшiй мысли о приговоренныхъ къ смерти щенятахъ Дружко. — Вареная, съ саломъ и чеснокомъ… На зубахъ, ажъ хруститъ…

— И позовемъ мы псенниковъ. Вотъ, когда шло слiянiе съ народомъ… Четвертная водки… Пьяныя мокрыя уста… Поемъ вмст и пьемъ вмст. Дружко, ты помнишь, у васъ въ полку былъ запвало Кареловъ?

— А что!.. Да Викторъ Павловичъ ншто ему уступитъ? Чмъ мы сами то не псенники?

— Такъ что же? — нтъ солдатъ — мы сами солдаты… Нтъ псенниковъ — мы за нихъ…

— Нтъ Россiи, — тихо и зло сказала съ крыльца Ольга Сергевна.

— Мы и сами Россiя, — весело и пьяно отвтилъ ей Дружко. — He пропадетъ, поди, она. Куда ей дваться? Запвайте, Викторъ Павловичъ…

XIX

Никто не замтилъ, какъ снова вошла въ палисадникъ Леночка. Она принесла что то круглое, плотно укутанное подушками и пледомъ, какой то низкiй стулъ и крпко услась на немъ, поднявъ высоко колни. Подл нея стала, повиливая хвостомъ словно печальная Топси. Леночка сидла и слушала псни, опустивъ лицо на ладони и облокотившись о колни. Ея лицо было задумчиво и строго.

— Молись, кунакъ, въ стран чужой, Молись, кунакъ, за край родной, Молись о тхъ кто сердцу милъ Чтобы Господь ихъ сохранилъ, лилась къ самому небу псня.

Французы сосди давно полегли спать. Съ сосдней дачи присылали сказать, нельзя ли потише, нельзя ли перестать пть. Никто и вниманiя не обратилъ на посланца.

— У насъ въ Медон никогда бы не посмли такъ нахальничать, — сказалъ Парчевскiй.

— Стоитъ ли стсняться въ своемъ отечеств, - сказалъ Дружко. Онъ, чтобы звонче пть зажималъ себ горло подъ кадыкомъ.

— Пускай теперь мы лишены Родной страны, родной семьи, Но вримъ мы: — настанетъ часъ И солнца лучъ блеснетъ для насъ…

Послднiй поздъ на Парижъ давно прогудлъ невдалек.

— Что жъ, господа, до перваго метро, — предложилъ Дружко.

— Конечно… Конечно, — сказала Ольга Сергевна. Въ ея голос звучали усталость и раздраженiе, но никто не обратилъ на это вниманiя.

— Предложенiе принято единогласно, — сказалъ Нордековъ.

Снова запли.

Свтало. На лиловыхъ кистяхъ сирени свинцовымъ налетомъ легла роса. Воздухъ былъ чистъ и свжъ. Вдали розовлъ востокъ. Золотые лучи тамъ играли. На верху небо съ каждымъ мигомъ становилось голубе. Надъ Парижемъ дымными языками клубился туманъ. Съ Сены, должно быть съ моторной баржи, неслись рзкiе звуки трубы.

Вс устали, притихли, какъ то осоловли.

Леночка поднялась съ своего низкаго сиднья. Ея лицо было блдно. Глаза горли суровымъ огнемъ. Брови были нахмурены. Что то мужественное было въ ея прекрасныхъ глазахъ. Она казалась худе и стройне въ блдномъ свт утра.

— Ну вотъ и готово, — сказала она.

Никто ее не понялъ. Непонятная тревога охватила Ольгу Сергевну.

— Что готово?… — спросила она.

— Собачки ваши.

— Что такое вы сдлали съ собачками? — грозно подступая къ Леночк, сказалъ Нордековъ.

— А вотъ, сами смотрите.

Леночка подняла подушки и пледъ, на которыхъ сидла. Подъ ними оказалась корзина. Въ ней неподвижными, жалкими, точно сморщенными комочками лежали щенята. Леночка взяла корзину за край и вытряхнула ихъ на землю.

Первый лучъ солнца упалъ на нихъ. Съ жалобнымъ повизгиванiемъ, плача, крутилась подл нихъ Топси. Она точно жаловалась кому то на людскую жестокость и несправедливость.

— Леночка, да что же это значитъ?.. Какъ ты могла только, — съ нечеловческимъ страданiемъ въ голос крикнула Ольга Сергевна.

— Да вдь вы хотли отдлаться отъ нихъ… Ну, я и ршила вамъ помочь. Закутала ихъ чмъ могла поплотне, чтобы имъ никакъ дышать было невозможно… Сла… Сижу… Слышу, чуть пищатъ… Возятся… Тоже и имъ, значитъ, умирать не сладко… Ну а потомъ затихли… Вы и про кунака пропть не успли, а они уже готовы. Жмуриками стали… Теперь только закопать и вся недолга. Развязала я васъ.

— Дйствительно… развязала, — со слезами въ голос воскликнула Ольга Сергевна.

Напряженное молчанiе было въ палисадник. Вс толпились подл щенятъ. Дружко даже снялъ шляпу; Никто не поднималъ глазъ на Леночку. У всхъ была одна мрачная, больная, страшная и острая мысль: — «совдепка»…

— Мн въ глаза Топси будетъ стыдно смотрть, — тихо сказалъ полковникъ.

Никто ничего не возразилъ. Головы опустились ниже. Изъ толпы этихъ пожилыхъ, потрепанныхъ жизнью, видавшихъ всякiе виды людей, отдлился Мишель Строговъ. Онъ твердыми шагами подошелъ къ Леночк и, протягивая ей руку, сурово сказалъ:

— Я уважаю васъ, Леночка. Вы настоящiй человкъ…

Его слова точно вывели всхъ изъ вдругъ охватившаго ихъ столбняка. Вс засуетились и стали прощаться съ хозяевами, точно торопясь уйти отъ того мста, гд лежали мертвые щенята. — Милая, это ужасно, — протягивая руку и цлуя въ щеку Ольгу Сергевну, говорила Парчевская. — Въ четвергъ въ половин девятаго на спвку.

— Славнечко провели время, — звая говорилъ Дружко. — Только вотъ это самое ужасно, какъ мн не понравилось. Какая, однако, жестокость и хладнокровiе…