Поэзия Латинской Америки

Май

Пишу, пишу, пишу, пишу — и мимо, не прихожу к чему-то и к кому-то, меня слова пугаются, как птицы, уходят вглубь, потрескивая глухо, пускают корни в комковатой почве и снова выбираются наружу, колеблясь, неуверенно, с сомненьем. И над неточным, смутным и невнятным, над тенью слов живет первооснова — любить тебя.

ВАШИНГТОН БЕНАВИДЕС [271] Перевод М. Самаева

271

Вашингтон Бенавидес(р. 1930) — поэт, работающий в области социальной лирики. Автор сборников «Грозы разума» (1967), «Стихи незрячей» (1968) и др.

Надо, жаворонок, петь

Поля тоскливы; выжжена земля; повержены пшеница и маис. Степь, степь и степь; следы недавней бури: солома с глиной, черные стволы, жестянки. Замес зловонья и страданья. И все же надо, жаворонок, петь. Здесь улицы впадают в Рио-Негро, здесь город — сад с гниющими плодами; а суета мирская струйками процессий стекает на погосты. Приглушенные голоса, нетвердые шаги да скуповатый свет фонарный. Нет, этот город не взойдет на небо. Здесь умирают задолго до смерти. И все же надо, жаворонок, петь.

Четвертый дом

Здесь не зеленого — здесь розового мало. Облупленные голубые стены распахивают два обрубка крыльев, и вылиняли от дождей и ветра национальные цвета фасада; похож на челюсть в старческой улыбке обломок выпершего кирпича. И все же этот дом — не просто дом: в него проникнуть — все равно что в душу. Знакомьтесь: вот Перико примеряет чужие башмаки; вот Амаранто — он каменщик и чинит эти стены; Сенон — всего лишь негр, попавший в город, который создан по обличью белых; а это Педро — аккордеонист какого-то заштатного оркестра и уроженец здешних мест. Порою вечер сводит их под доверительные звуки танго, слетающие с клавиш, чтобы собрать их душ разбредшееся стадо. Тогда Перико, Амаранто, Сенон и Педро сидят, потягивая мате, и говорят о жизни по душам. Им хорошо известно, что хлеб их искрошился, что судьбу их, дешевую судьбу, не назовешь ни божьим провиденьем, ни промыслом господним. Им подсказала жизнь сама, что пиршества и мотовство богатых слагаются из латок бедняков. Однако ненависть чужда им. Да, этот дом — не просто дом. Облупленные голубые стены распахивают два обрубка крыльев.

ЧИЛИ

КАРЛОС ПЕСОА ВЕЛИС [272] Перевод Н. Горской

Поезд

Куда убегают поляны и серые рощи бегут? Спешат они в дальние страны, туда, где их люди ждут. В прохладной воде озерной отражается крона ветлы, и поет погонщик задорно, и траву щиплют волы. На камень присела птица и слушает в сотый раз, как мерно вода струится, повторяя старый рассказ. Проносятся мимо, мимо холмы друг другу вослед — все проходит неудержимо, постоянного в мире нет. Тревожным, гулким раскатом разбудит эхо поля, за ним — куда-то, куда-то — в летаргии плывет земля. Призывно ржет кобылица, отвечает ей конь вороной, в лугах жеребенок резвится, тонконогий, такой смешной! А где-то за сонной далью колокольня свой шпиль вознесла, исходят глухой печалью гудящие колокола. Повозка, заросли дрока. На козлах хмурый пеон. Петляет лесная дорога, и низко навис небосклон. Недвижно стоят под ветром тополя сухие окрест, их руки к небу воздеты — беспомощный, грустный жест. На перекрестках повсюду виднеются кабаки. Несладко простому люду — оттого и пьют бедняки. Куда же холмы и поляны за ветром летят без дорог? Должно быть, в дальние страны позвали их люди и бог…

272

Карлос Песоа Велис(1879–1908) — поэт, журналист, педагог. Настоящее имя — Карлос Энрике Мойано Янья. Усвоив лучшие формальные достижения модернизма, он сумел, однако, преодолеть оторванность этой школы от реальной действительности, осознав, что поэт обязан «вложить в свои стихи окровавленную душу». Именно мотивы социальной критики, искреннее народолюбие и подлинный патриотизм, которыми пронизано творчество Песоа Велиса, сделали его родоначальником современной чилийской поэзии. Велис с малых лет вынужден был зарабатывать хлеб собственным трудом. Он служил мелким чиновником, был учителем, сотрудничал в различных газетах и журналах. Был ранен во время землетрясения 1906 года и заболел туберкулезом, который безвременно оборвал его жизнь. Основные книги Песоа Велиса были изданы после смерти поэта: «Чилийская душа» (1911), «Золотые колокола» (1920), «Стихи, рассказы и статьи» (1927) и др.

Вечер в больнице

Над полями дождь бесконечный — мелкий, скучный, ленивый. И приходит грусть в этот вечер дождливый. Я один, тоска меня гложет, гнетет тишина больницы. Может быть, сон поможет забыться… Но все тот же дождик бессонный стучит и стучит лениво, мне мешает плач монотонный, тоскливый. За окном бесконечность ночная, шорохи, всплески, шумы; и тоскливы, как пыль водяная, думы.

ПЕДРО ПРАДО [273] Перевод Н. Горской

Мой стих

Когда в последний час приду к познанью, что для любимой песня не нужна, что славы нет, поэзия бедна и за улыбкой кроется рыданье, меня покиньте все, прошу заране. Я тихо улыбнусь — прими, весна, мой мертвый поцелуй. О, как ясна улыбка у того, кто знал страданье! Пускай тогда мне стих щитом послужит, иносказанье строк его капризных, полнее, чем улыбка по весне, вам скажет все и сон мой не нарушит; прекрасен, тайной горечью пронизан, мой стих незримо жить позволит мне.

273

Педро Прадо(1886–1952) — видный представитель чилийской литературы первой половины века; поэт, романист, художник, ученый, дипломат. В 1949 году был удостоен Национальной литературной премии. Основные книги: «Цветы чертополоха» (1908), «Дорога времени» (1934), «Одна лишь роза» (1946).

Уйдя в себя…

Уйдя в себя, бреду неторопливо без цели, без тропы определенной, какие-то мосты, и лес зеленый, и узкая межа по краю нивы. С холма открылось мне заката диво — вверху извечный океан бездонный течет средь островов завороженных несуществующей страны счастливой. Стою, его огромностью принижен, и в эту ширь гляжу и замираю: я — как река, что, на ветру играя, в предвестье бури стынет неподвижно, и молится, и верит в волшебство, и жаждет слиться с волнами его.

ГАБРИЭЛА МИСТРАЛЬ [274]

«Мыслитель» Родена Перевод Инны Лиснянской

Подбородок тяжелой рукой подпирая, Вспоминает, что он — только остова плоть, Обреченная плоть, пред судьбою нагая, — Красотой не могущая смерть побороть. В дни весны от любви трепетал он, пылая, Нынче, осенью, горькою правдой убит. «Все мы смертны», — печать на челе роковая, И в ночи он всей бронзой своею дрожит. И проносится ужас по бороздам тела, Рвутся мышцы, напрягшиеся до предела, Как осенние листья пред божьей грозой, Что гудит в его бронзе… Так корень сухой, Так израненный лев не страдали в пустыне, Как мыслитель задумавшийся о кончине.

274

Габриэла Мистраль(настоящее имя — Люсила Алькайага Годой, 1889–1957) — крупнейшая латиноамериканская поэтесса, снискавшая себе мировую славу. Лауреат Нобелевской премии (1949). Родилась в семье бедного учителя. В юности преподавала в провинциальной школе, проявив редкостный педагогический талант. Однако ее бескомпромиссная демократичность, неприятие всякой социальной несправедливости вызывали озлобленность консервативных властей, которые чинили всяческие препятствия ее деятельности. Правда, позднее, став всемирно известной поэтессой, Мистраль была назначена директором женского лицея столицы, а также получила должность «пожизненного консула Чили» с правом выбирать по своему усмотрению страну пребывания. В 1961 году она была удостоена Национальной литературной премии.

Первые книги Мистраль — «Отчаянье» (1922) и «Нежность» (1924) — это проникновенная исповедь поэтессы, тяжело переживавшей утрату дорогого ей человека, гимн любви, реквием по несостоявшемуся счастью. Опубликованные позднее «Рубка леса» (1938) и «Давильня» (1954), в которых воспета величественная природа Латинской Америки, закрепили за Г. Мистраль славу выдающегося лирика.

С 1922 года поэтесса жила за границей — в Мексике, Италии, Испании, Франции. Умерла она в США.

На русском языке ее стихи издавались дважды: «Стихи» (М., 1959) и «Лирика» (М., 1965).

Сильная женщина Перевод Инны Лиснянской

Обветрено лицо, а кофта голуба, — Такой тебя глаза мои запечатлели. Там, в детстве, где земля раскрыта, как судьба, Я видела тебя на пахоте в апреле. Пил в грязном кабаке нечистое вино, Тот самый, от кого и родила ты сына. Несла ты тяжкий груз, но падало зерно Из бедных рук твоих спокойно и невинно. А летом жала хлеб для сына, вся светясь, И вновь я от тебя не отрывала глаз, Расширенных от слез восторга и от боли… Все целовала б грязь я на ногах твоих! Иду я, отвратясь от модниц городских, — И тенью и стихом, — вслед за тобою в поле.

Кредо Перевод Инны Лиснянской

Верую в сердце мое, в эту ветку душистую, — Дышит господь на нее и колышет в тени, Жизнь наполняет дыханьем любви, и становятся Благословенными дни. Верую в сердце мое, ничего не просящее, Ибо в мечтанье причастно оно высоте, И обнимает властительно все мироздание В этой высокой мечте. Верую в сердце мое, что в глубины господние Раны свои погружает, слагая напев, Чтоб, как дитя из купели живительной, заново Выйти, для счастья прозрев. Верую в сердце мое, наделенное трепетом, — Ведь вразумил его тот, кто волнует моря, Вот и живет оно первоначальною музыкой, Ритмы прибоя творя. Верую в сердце мое, что рукой нещадящею Я выжимаю на холст бытия, чтобы он, Красками крови окрашенный, был в одеяние Огненное превращен. Верую в сердце мое, что любовью посеяно, — На борозде бесконечной взошло, как зерно. Верую в сердце мое: хоть всегда изливается, Но не пустует оно. Верую в сердце мое, что не будет источено Жадным червем, ибо смерти затупится суть. Верую в сердце мое, ничего не таящее, В сердце, склоненное грозному богу на грудь.

Встреча Перевод Инны Лиснянской

С ним я встретилась на тропинке, — Речка спящая не пробудилась, Не раскрыл шиповник бутоны, А душа моя вдруг раскрылась, — И у женщины потрясенной Все лицо залито слезами! Шел и нес на губах веселых Он свою беспечную песню. А взглянул, и мне показалась Песня глубже глуби небесной, А тропинка мне показалась Странной, словно во сне бессвязном, — Неспроста на рассвете алмазном Все лицо залито слезами! Напевая, прошел он дальше И унес мой восторг с собою… Цвет шалфея не стал синее, Не вознесся в небо с мольбою. Ну и пусть! Ведь воздух пронизан Потрясенной моей душою. Хоть меня и никто не унизил, Все лицо залито слезами! Нет, не он у зажженной лампы Просидел всю ночь одиноко, — Спал, и грудь его не щемило От тоски моей беспросветной, Но, быть может, во сне глубоком Обступал его запах дрока, Потому что у женщины бедной Все лицо залито слезами! Ни от голода, ни от жажды Не всплакнула я в жизни ни разу; Но господь мне послал не встречу, А пожизненную проказу. Мама старая каждый вечер За меня молит бога. Но, видно, У меня теперь будет вечно Все лицо залито слезами!