Поглощенное время

– Вы оттуда, - начал епископ, - и были шутом Гавейна.

– Верно.

– Скажите, что Вам известно о принце Уриенсе?

– Что ж, - поразмыслил отставной шут, - шутить над ним было опасно. Завистлив, ревнив - но не безумен, если Вы об этом.

– А мог он сойти с ума?

– Не знаю. Смотрите, к нему тяготеет военный советник Гавейна. Его зовут Халеб, он евнух. Этот Халеб не считается с потерями - думает, дураков легко можно соблазнить или купить, а потом бабы народят новых идиотов. Он готов вести очень долгие войны - уверен, что война войну кормит, и очень эффективно разбойничает. Он заигрывает с пограничными баронами, а это все сплошь разбойники. Его поддерживает и верховный жрец...

– Вот от этого и можно ума решиться!

– Ну да. Я его видел - убран в облачение, как в саркофаг... Трудно понять, что за человек, очень уж похож на статую. У него тринадцать жен - двенадцать молодых и старуха. Старуху он сам приносит в жертву, душит - каждый год, перед Неделей Мертвых. Самая старшая из остальных встает на ее место, и с нею весь год обращаются как с рабыней, вот она и старится. А новую в ночь Зимнего Равноденствия выбирают из девственниц, которых готовят в блудницы, но еще...

– Их культ мы знаем.

– Понятия не имею, что этот статуй, этот фаллос пограничный еще с ними делает...

– Ладно, ладно...

– Ну хорошо. Уриенс не любит дисциплины и без верховного жреца не слишком богат, - добавил Эомер.

– А Лот?
– поспешил спросить епископ.

– Лот... Я с ним почти не виделся, он вел какие-то дела вовне, с сыном Зеленого Короля...

– Зеленый Принц мог бы поддержать его, - размышляет вслух старый раб, - Он не унаследовал и престола отца - да и тот, простите меня, лесные девы, был-то всего-навсего принцем-консортом. И не был избран зелеными рыцарями. А дружина и челядь у него прекрасные.

– Вот что я знаю: Лот богат и тратит деньги разумно. У него есть любовница по прозвищу Моррриган - они отравили ее мужа, и теперь баба никуда от Лота не денется... Она занимается войсками как интендант - воины у нее накормленные, отмытые, с деньгами, одетые, на ночлег уложенные с блудницами, а сами заботятся разве что о выпивке, об оружии да о доспехах. Вот поэтому Морриган все еще не убита. Она сделала настоящие легионы, как в древности. Сообщения и почта у них превосходны - этим занимается сам Лот.

– Ага. С помощью Зеленого Принца...

– Ваше преосвященство!
– взмолился Эомер, - Вы вернетесь - и договаривайтесь с Лотом, не с Уриенсом!

– Ох, наставник! Ты думаешь, я-то сам и весь наш Храм нужен этому императору?

– А с чего ты взял, что мы нужны Уриенсу?

– Просто с ним легче найти общий язык!
– прошептал Шванк, вернувшись на свое место; кот епископа это услышал, мог услышать и Эомер.

...

Через три дня епископ Панкратий, связанный клятвою, снова уехал, а Гебхардт Шванк внимательнее присмотрелся к Эомеру. Старик сделался еще немного злее, если такое возможно, и теперь коты скриптория и младшие писцы прямо-таки шарахались от него, да и Акакий старался держаться подальше. Но было и еще что-то, куда более зловещее. Руки и голова Эомера теперь почти беспрерывно тряслись мелкой дрожью, черная глыба плоти его подпрыгивала от любого более громкого, чем обычно в скриптории, звука. Подходить к нему и разговаривать о кончине Зеленого Короля и его спутников было бы слишком опасно и глупо. Когда он уходил спать?
– этого никто не видел, даже полуночник Гебхардт Шванк.

***

Так что вернулся трувер в таинственный лес своего воображения и стал одну за другою угадывать и разгадывать тайны Короля Аластера и его Зеленого Братства. Было ему там скорее хорошо, чем плохо - не существовало ни злющего Эомера, ни утраты Пикси, ни расставания с Филиппом. Бежал Гебхард Шванк от опасности, как он всегда и поступал в прежней жизни своей. Филиппу он обещал, что, лишь заметит Пожирательницу, то "выступит, словно бы голос в хоре", но, если бы прямо сейчас демон проникла в его душу, он бы и этого не заметил. Наверное, бдительность его была притуплена событиями литургического цикла - скорбные песнопения Гибели Года сменились ритуалом Погребения Солнца, и посмертные, заживо, переживания стали привычными вообще для всех в Храме.

А потом, когда Погребальные Дни миновали, пришло затишье - Неделя Покойных по старому обычаю должна проходить так, чтобы живые молчали. И им бы говорили покойники.

Земля высохла, ее приморозило, и она звучала теперь, как древний шаманский бубен.

Видимо, епископ Панкратий сам воспользовался помощью или Зеленого Братства, или Зеленого Принца - и путь его был сокращен. Уже недели через три после его отъезда в ворота ворвался потный гонец и трижды ударил в гонг.

Подтянулись серые жрецы и свободные мастера, собрались в первом зале; туда сразу же вслед за гонцом пришел и Шванк. Рабы и служанки столпились в Преддверии, там же остались хромец Эомер и с ним - Филипп, так и давший знать о себе после второго возвращения с кладбища.

Гонец, уже одетый в белый траур, взошел на кафедру и объявил, что епископ Панкратий ранен в поединке с принцем Уриенсом и что теперь его медленно везут домой. Сказав это, воин тут же спустился и ушел в толпу. Спустя несколько мгновений толпа перетасовалась, и жрецы высшего клира, кроме Филиппа, собрались небольшою толпой у самой кафедры. Чуть посовещавшись, они развернулись в короткий ряд, а смиренный Акакий взошел на кафедру и временно принял полномочия епископа.

"Так, - думал Шванк, - значит, они уже успели отступиться от Панкратия, оставить его в покое, как они говорят... И успели выдвинуть самого безобидного: пусть, мол, Храм отдохнет. А Филипп - просто слишком молод или все-таки неугоден? Но Акакий, кажется, безопасен..."

Больше ничего не будет. Подчеркивая это, жрецы отправились в дальние залы, а воин и вслед за ним Шванк вышли в Преддверие. Там гонца за рукав перехватил Эомер, подобно нищему, сидевший у входа:

– Доран, Его преосвященство смертельно ранен, так?

– Да, дважды в кишечник.

– Ах ты!

– Везут медленно, не успеют.

– Кричит?

– Раньше кричал, сегодня уже умолк.

– Благодарю, Доран.

– А Уриенс убит!

– Туда и дорога...

Гонец деликатно высвободил рукав и с поклоном ушел. Филипп коснулся плеча сидящего:

– Идемте, учитель мой!

Шванк, стараясь не смотреть на них, проскользнул во двор. Но увидел все-таки - Эомер плачет молча, затылком и плечами, словно бы вытряхивая слезы.

Он вернулся и снова сел за свои писания. Так всегда - казалось ему - что-то происходит в Храме, и он, Гебхардт Шванк, почему-то должен как-то отвечать. И сейчас не станет - пусть отвечает Эомер! Пусть отвечает Филипп!

Но сегодня Зеленый Король и его рыцари почему-то отказывались совершать свои подвиги, скрывались в зарослях. Гебхардт Шванк, подневольный свидетель, вышел и увидел, как собирается в отъезд последняя, посмертная свита епископа, седлает самых крепких мулов: уезжали два врача (облегчить страдания умирающего, подготовить тело к погребению при дороге и привезти сердце Панкратия для погребения на холме), могильщик, кто-то из высшего клира, тот же самый гонец по имени Доран и Филипп в буром облачении, единственный родственник умирающего. Эти уехали, а Эомер остался и скрылся где-то под хранилищем Картотеки.

Спустя несколько дней (эти дни Шванк не работал - пил, спрятавшись у себя в гостинице) ранним утром вернулась сдвоенная свита епископа Панкратия - прежняя, военная, и новая, скорбная, но без него. Эомер вернулся к своему окну и начал ожидание. После полудня к нему явился Филипп и с поклоном передал свиток:

– Учитель - я все записал с его слов, но...

– Отчет о поединке, его причинах и последствиях?

– Да.

– Это Панкратий вызвал Уриенса, так?
– прошипел Эомер.