Поглощенное время

– Да, учитель, - словно бы извинился Филипп.

– Идиот!

Филипп отдал свиток, снова поклонился и, пятясь, вышел. Эомер медленно прочитал документ, потом еще и еще раз. Окончив чтение, он подозвал Агнес и передал свиток ей. Избавившись от свитка, он отряхнул руки, вытянул ладони по столешнице, уставился в окно и оцепенел.

Гебхардт Шванк попытался вдохновиться отвратительной новостью и описать последний поединок Зеленого Короля. Но получалось уж никак не доблестно - мерзкий спрут и огненная боль, только и всего... Промучившись до позднего вечера, он заметил, что Эомера нет на привычном месте.

***

На рассвете Шванк мелко изорвал непокорный отрывок и в мстительном настроении пошел выбрасывать его в огненный колодец. Землю прихватило инеем, тьму сменили сумерки, и он знал, что оставляет на белом черные следы. Никто до него их пока не оставил - даже четвероногая спутница Эомера не наследила деревянными ножками по мерзлой земле.

У самого каменного колодца он хотел было сделать шаг и замер, выронил свои обрывки. Большое черное тело лежало на боку в луже крови, а лицо его кто-то закутал в белую ткань.

Шут взвизгнул и метнулся к гонгу, думая лишь: "Убийство, Убийство? Как подать этот знак?!"

Но почти сразу кто-то перехватил его за левый локоть и вскрикнул голосом Филиппа:

– Стой! Куда?!

– Ты убил?!
– присел и вытаращился Шванк, прижав зачет-то палец к губам.

Филипп тут же больно шлепнул его по правой щеке:

– Я убил?! Ах ты... Еще оправдываться тут перед тобой!

– Прости...

– Так вот. Я проводил его сюда ночью - тут тепло, он не замерзнет. И утром он приказал вернуться...

– Кто?

– Да Эомер же! Значит, он мертв...

Шванк медленно спросил, глядя круглыми глазами:

– Так ты знал?

– Догадывался, - стиснул веки Филипп, - Пойдем, осмотрим его.

У трупа Филипп присел на корточки, а Шванк остался стоять. Утренний свет показал - большая лужа темной крови еще не замерзла, но схватилась, как студень. Эомер упал на правый бок, а за ним повалилась и его табуретка. Крупную голову окутывало не покрывало, а небольшой белый мешок, в каких обычно оптом продают пряности. Филипп осторожно приподнял окровавленный край.

– Так, упал раной вверх, хоть что-то, - бормотал он, - Даже голова еще не окоченела, тепло еще не ушло. Значит, я не успел! Смотри, Шванк!

Шванк смотрел; Филипп прикасался к шее покойного очень осторожно, как будто ему можно было бы причинить боль. Задержав пальцы под углом челюсти, он огорченно помотал головой:

– Нет пульса. Смотри, Шванк - это он сам - вот насечки!

Гебхардт Шванк увидел под слоем крови - несколько косых надрезов, идущих вниз и слева направо; губы ран разошлись, особенно тех, что выше. Сосчитать насечки сейчас Шванк бы не смог.

– Кровь лилась вниз, широкой струей - значит, он сидел... Голову запрокидывал. Знаешь, Шванк - поймать артерию ножом очень трудно, врачи используют для этого крючки...

Шут шмыгнул носом и отвернулся, и Филипп ненадолго замолк.

– Ага, вот рана! Теперь смотри, Шванк! Смотри, я сказал!

Гебхардт Шванк не посмел ослушаться - ведь именно он обвинил друга в убийстве!

– Вот она.

Рана была странной - под самым углом нижней челюсти, ниже уха. Она, с чуть оцарапанными краями, как бы разгонялась, восходя по шее, и нож ушел под челюсть; быть может, вонзился в корень языка. Он упал сразу - подумал Шванк - ведь темная кровь потекла под челюстью слева направо, промочила край мешка и собралась в лужу на земле. А потом нож под тяжестью руки вырвался из раны и снова быстро черкнул по шее... "Да, - думал Шванк, - Все так и было".

– Филипп, откуда ты все это знаешь?

– Иногда - очень редко - мы приносим жертвы. И надо, чтобы все происходило правильно.

Лужа крови была не столь велика, как со страху показалось шуту. Да, голова и шея кровят сильно... А шею и руки трупа залила кровь более светлая, из поверхностных ран.

– Где же нож?
– пробормотал Филипп.

– Вот, - указал пальцем Шванк.

Под самыми пальцами покойного лежал его знакомый ножик - просто обоюдоострый наконечник стрелы, засаженный в старую деревянную рукоять.

– Что ж, вот и все, - сказал Филипп и на корточках развернулся к Шванку, взглянул в его глаза, - Это он сам, теперь видишь? Здесь нет никаких следов, кроме твоих.

– Да. Прости меня. Я... просто перепугался.

– Тогда давай соберем эти твои обрывки. Нечего здесь сорить!

Шванк начал судорожно подбирать обрывки, искать разлетевшиеся. А Филипп слизнул следы крови с пальцев, пригорюнился и что-то покойному прошептал. Шванк не слушал.

Оба поднялись; трувер бросил в огонь свой бывший черновик и спросил:

– Филипп! Он же был твоим учителем и другом епископа! Почему же вы не взяли его с собой - потому что он злой, потому что раб? Или из-за хромоты?

– Нет, - покачал головою Филипп, оскалился, - все куда сложнее. "Царица" никогда не принимает участия в погребении своего патрона. В старину их давили петлей у гроба, но сначала прикрывали лицо сплошной белой маской, без глаз и без рта. Вот почему он надел этот мешок. И вот почему повредил именно шею.

– Но он же закололся стрелой!

– Да, потому что он - княжеского рода, а вешают рабов.

– Значит, он все предусмотрел...

– Ну да, устроил себе смерть по канону!

– Что теперь будет?
– тупо спросил шут.

– Его похоронят в белом облачении действующего епископа - сошьют сегодня на живую нитку - и в маске на жреческом кладбище. Раньше их душили, а теперь просто забывают, оставляют в покое! Но Эомер не позволил его забыть, да, Шванк?

Столь черная улыбка озарила театральное лицо Филиппа, что жонглер просто оторопел и не нашел слов.

– Браво, Эомер! Клянусь, у меня никогда не будет "царицы"!

– Но зачем?
– растерялся Шванк, - Ну, забыли? Мог бы жить...

– А куда, по-твоему, он мог бы вернуться? Не в казарму же рабов в девяносто лет, а?

Шванк согласно закивал - как и Эомер в последние свои дни.

– Ладно. Раз он хотел, чтобы его лица не видели, я прикажу наложить маску поверх мешка. А теперь иди, Шванк, бей в гонг и уходи. А я буду объясняться сам.

***

Гебхард Шванк вернулся в тепло и осмотрел руки - крови не было. Толстушка Агнесс подошла к нему, пропищала: