Поле Куликово

– Почему вестников долго нет?

– Я послал воеводу Ивана Квашню в сторожу под Красный Холм. Пусть посмотрит. Из сторожевого нет ничего, - значит, их не тревожат.

– От костров по степи - уже зарево, - прогудел Вельяминов.
– Жгут, не боятся - хозяева степи.

– Пусть похозяевают ещё ночку.

Снаружи донеслись голоса, стража кого-то не хотела пускать. Вельяминов вышел, вошёл с двумя ополченцами, третьего, со связанными руками, они держали за плечи. Увидев государя, все трое поклонились.

– Дозволь сказать, государь?
– зачастил приземистый ратник.
– Десятской - я, из смердов, с-под Суздаля. Ордынца вот пымали, с нашей тысячи ордынец оказался.

Лицо связанного, бритое, с выпирающей челюстью, показалось Дмитрию знакомым.

– Какой он - ордынец?
– удивился Бренок.
– Ты в рожу-то ему глянь.

– Рожа-т у нево, государь, вроде нашенска, а слова не-ет, слова вражески.

– Брешешь ты!
– крикнул связанный.

– Я брешу?! Это я брешу?
– десятский чуть не заплакал от возмущения.
– Ну-ка, Ерёма, сказывай государю! Што он брехал мужикам, ну?

– Верно, - подтвердил Ерёма, стискивая плечо "ордынца" пятернёй.
– Брехал, будто воеводы, - глянул на Вельяминова, - будто оне тово... етово...

– Ну-ка, чего оне там "тово"?

– Дык етово... войско погубить надумали. Загнали, мол, промеж рек, а как татары зажмут нас тут - всех и порубят. Отойти, мол, и то некуда...

Глаза Дмитрия похолодели, он сверлил Ерёму взглядом, того даже пот прошиб.

– Дак ты што же, ратник Ерёма, испужался, коли бежать-то некуда?

– Вот и я тож...
– заикнулся связанный, но государь жестом оборвал его:

– Ну-ка, Ерёма?

– Я-то, государь, не испужался, потому какие из нас, пешцев, бегуны от татарина? Наше дело - бить ево, покуль он те башку не смахнёт, али сам ямана не запросит. Вот которы помоложе ратники, оне ведь про воевод наших и поверить могут. Особливо ежели не смыслит иной, што промеж рек-то против татарина стоять способней, нежель во чистом поле.

– Ай да Ерёма!
– глаза государя смеялись.
– Дак чево же ты, умная голова, тово-етово - не ответил при всех дураку сему бритому?

– Я-то ответил, государь, да ить он в другие сотни ходил и там, небось, брехал.

– Чей - ты?
– спросил Дмитрий связанного.
– Как звать?

– Гришка, с рязанской земли, беглый. Ты ж пытал меня, государь, о Бастрыке сгинувшем.

– Не врёшь. Што ж ты, Гришка, воев моих смущаешь? Аль не ведаешь, што за вредные слухи карают, как за измену?

– Помилуй, государь, смущать других не хотел, сумленье часом нашло.

– Коли нашло сумленье, поди сотскому скажи али князю, который первым встретится. Зачем же такое орать, не подумавши? Пристукнули бы тебя мужики, и спроса с них нет. Война же идёт!

– Помилуй, государь.

– Самого тебя сумленье взяло али кто подсказал?

– Авдей Кирилыч говорил нам, он - в другой сотне. С коломянами-то совестно ему, разжалованному боярину, он и нас к суздальцам позвал. Помилуй!..

– Ступай на своё место, Гришка. За глупые слова завтра в битве оправдаешься. Развяжите.

Гришка бухнулся в ноги, ратники - озадаченно:

– Значится, што ж, зря мы ево?

– Не зря! Эй, отроче, налей воям по ковшу.

Мужики, перекрестясь, осушили по серебряному ковшу, поклонились, ушли довольные. Останутся жить - век вспоминать им этот ковш из государских рук.

Дмитрий обернулся к воеводам, в запавших глазах - темень, холод, гнев.

– Ну, бояре?
– будто за горло схватил словом.
– Ну?

– Прости, государь, - Бренок потупился.
– Там, в Коломне, я не всё сказал об Авдее. Пожалел, думал, и без того наказан. Своих людей он не пускал в ополчение, пока я не вмешался.

– И ты молчал, зная мой приказ?! Ты, Бренок?

– Прости, государь.

– Что же, коли так, его и судить не надобно. Он тот мой приказ знал и всё же нарушил его. Тем он себя приговорил.

– Я казню пса, государь, - сказал Вельяминов.
– Мы - твои подданные, и наши руки - твои руки.

– Нынче же, при факелах, перед войском! По всей рати объявить, за что казнён вор и изменник.

V

Перед закатом отряды Орды увидели русское войско на правом берегу Дона и поспешили донести Мамаю. После вспышки бешенства, обретя речь, он выдавил:

– Дмитрий спешит увидеть свой позор!

– Поможем ему в этом, повелитель, - отозвался Темир-бек.

Земля гудела. Трава стелилась под копыта конных тысяч, на розовый закат оседала пыль, пыль лежала на броне и лицах воинов. Мамай ехал, стискивая зубы. Мамай теперь знал: Дмитрий опередил его союзников и собирается навязать битву Орде. Этой дерзости москвитянам властелин Золотой Орды не простит. И радости ударить первыми не доставит. Вызвал двух мурз, прошипел сквозь зубы:

– Ты поскачешь навстречу Ягайле, ты - навстречу Олегу. Скажите: если завтра на рассвете они не будут на Куликовом поле, их шкуры я прикажу натянуть на ордынские бубны.

Один спросил:

– Сказать им это твоими словами, повелитель?

– Если вы скажете другими, на бубны натянут ваши шкуры.

Трогая коня, подумал: "В который уж раз тороплю шакалов. Всё - напрасно. Теперь не успеют".

– Как служит Авдул?
– спросил Темир-бека.

– Три дня богатур Авдул командует первой тысячей тумена, и три дня я - спокоен за этих воинов. Плен дал ему новую злобу к врагу. А злоба питает силу.

Мамай знаком подозвал сотника охраны.

– Мой шатёр поставить на Красном Холме.

В сумерках войско Орды облегало Красный Холм. Будь утро или даже полдень, Мамай не остановил бы туменов - множество раз убеждался он, как подавляет врага удар с ходу. Ночью же, не зная расположения противника, не видя всех его сил, бросаться в битву опасно. Вокруг - реки в лесистых берегах, тумены могут смешаться, подавить друг друга, перекалечить лучших лошадей, а без них ордынское войско - жирная степная пыль. Мамай не считал Дмитрия глупцом, и переход московскими полками Дона - не следствие дерзости московского князя. Видимо, Дмитрий умышленно поставил своё войско в положение зверя, прижатого к стене охотником. Зверь будет стараться нанести противнику смертельный удар, но ведь охотником остаётся Мамай... Так пусть ни один рус не уйдёт с Дона, коли этого захотел князь!