Поле Куликово

"Этого, старый коршун, я тебе не забуду", - подумал Мамай и спросил племянника:

– Тюлю-бек, доволен ли ты своим туменом? Он не стал хуже без тебя?

– Дядя, разве не ты дал мне темника? Я заново влюбился в моих воинов, я думаю, "непобедимые" Батыя и твои "алые халаты" - не на много лучше их.

Мамай хмыкнул. Тюлю-беку дозволялось больше, чем любому другому хану, потому что всегда и всюду он говорил о своей неспособности к военным делам, восторгаясь полководческой славой дяди. Тюлю-бек редко бывал в походах, замещая правителя в столице, он брал на себя тыл Орды, хотя слыл лихим наездником и рубакой. На ярлыках он подписывался: "Царь дядиной волей Тюлю-бек", и эти ярлыки имели силу подписанных Мамаем, разумеется пока Мамай того хотел. Племянник, в жилах которого текла капля Чингизовой крови, создавал иллюзию у сильных ханов-царевичей, будто отпрыск их "священного" рода стоит у кормила государства. На сей раз Тюлю-бек не усидел в Сарае. Недавно он встречался с Тохтамышем и привёз Мамаю подарки хана Синей Орды с пожеланием военной удачи. Видно, до Тохтамыша дошли вести о неисчислимой силе войска Мамая. Мамай слегка пожурил племянника, но назад не отослал: всё-таки хоть один родственник - рядом, пусть слабый военачальник, но свой душой и телом.

Входили всё новые мурзы с докладами: войско заняло исходные позиции для наступления на русский лагерь. Теперь Дмитрию бежать некуда, он себя втиснул между реками, а Мамай захлопнул ловушку. Зверь пойман, осталось взять его.

– Ступайте каждый на своё место, - приказал Мамай.
– Завтра на рассвете мои знамёна, мои гонцы, мои трубы донесут вам мою волю. Пусть муллы читают молитвы до утра. Я тоже стану молиться, и вы молитесь.

Полоса тьмы легла между заревом костров Орды и цепью русских сторожевых огней. В этой тьме передовые легкоконные тумены Орды потеряли соприкосновение с русскими заставами. Велено было остановиться. Здесь воины не жгли костров, не рассёдлывали коней. Они грызли вяленую конину и кислую круту, жевали сухие просяные лепёшки, запивали водой из турсуков, из тех же турсуков поили коней, подвязывали к их мордам торбы с зерном и, намотав на руку поводья, валились на траву возле копыт коней. Часовые не отходили от своих сотен. Безмолвие нарушали только голоса птиц и зверей - ни с одной стороны лазутчики не пытались проникнуть во вражеский лагерь, и даже кони не перекликались, подавленные близостью необычайного.

Люди словно пугались тёмного пространства в одну версту, пока разделяющего рати, сошедшиеся, чтобы убивать друг друга. Может, они задумались у этой последней черты, за которой стояло более страшное, чем даже смерть каждого из них в отдельности, и над чёрной пустыней ничейной полосы до кровавой звезды, вошедшей в зенит, в глазах каждого вырос вопрос: "Зачем?!" Зачем идти убивать и быть убитым? Зачем тысячи здоровых, крепких, красивых людей, любящих жизнь и радующихся жизни, должны обратиться в груды изрубленного мяса, в пищу воронов и волков? Не пора ли остановиться, пока не перешли последнюю черту, за которой начинается кровавое болото, из которого уже не вырвать ног?

Вряд ли такой вопрос мучил кого-то в последнюю ночь перед битвой. Большинство спало, набираясь сил, чтобы убить завтрашнего противника. Те, кто охранял спящих, молились Небу, чтобы Оно дало им победу. Война стала неизбежностью - это чувствовали и военачальники, и воины. Русские не могли отступить, вернуться в свои города и деревни, потому что тогда они были бы убиты, их жилища разграблены, женщины и дети пленены. Не могли остановиться и ордынцы, связанные той всеобщей порукой, которая довлеет над всеми и каждым сильнее родственных уз. Под видом воли Небесного и земного правителя, интересов государства, законов долга и чести, не только оправдывающих военный разбой, но и объявляющих такой разбой доблестью, эта всеобщая порука вела всадников Орды путём войны, как во все времена она водила завоевателей. Любой из них был бы уничтожен, откажись он сражаться. Орда чувствовала своё превосходство над Московским княжеством, её властелин и развращённые грабежом воины видели в войне самый короткий путь к овладению благами, которые добываются десятилетиями трудов, поэтому Орда - безжалостна к тем тысячам своих соплеменников, что должны погибнуть в бою.

Мамай торопил утро и победу над строптивым врагом, ибо угадывал в Дмитрии судью, выбранного историей сказать "нет!" разбойной политике ханов. Дмитрий тоже торопил утро, но по другой причине: союзники Мамая двигались к Дону. Его сомнения давно ушли прочь, остались спокойствие и решимость.

Два человека, не видя друг друга, стояли по разные стороны ничейной полосы.

Костры Орды угасали в тумане, наползающем с Непрядвы и Дона.

VI

Боевые трубы запели в белой мгле, им отозвались голоса начальников, и войско встало. Кашевары, поднятые затемно, уже тащили котлы с варевом в сотни. Завтракали скоро, но обстоятельно, досыта - никто не знал, когда придётся полдничать, да и придётся ли? За туманом стояла Орда.

Дмитрий объезжал большой полк. Сквозь редеющий белый сумрак проглядывали все десять рядов рати, воины кличем приветствовали государя, Дмитрий лишь поднимал руку, но не останавливался, не звал начальников. Тупик ехал рядом с князем, приотстав на полкорпуса лошади, за ними шёл отряд из двадцати витязей, поимённо названных Боброком. Разномастные кони, булатная сталь кольчужных панцирей, в рысьих глазах под надвинутыми шлемами - отрешённость от себя и готовность на всё ради всадника на белом иноходце.

Туман... Это посерьёзней ночной темени - ту можно разогнать факелами, а туман и солнце не берёт. Заставы молчат. Молчит и передовой полк, - значит, Орда ещё воюет с бараниной или строится к битве. Дмитрий посматривал в сторону Дона, откуда временами приходило дуновение, искал едва различимое пятно солнца. Минули большой полк, когда Тупик, оглянувшись, сказал:

– Государь, смотри!..

Над разорванной пеленой, золотясь в лучах, проглянули полковые стяги, и дохнуло ветром. Молочное море колыхнулось, заклубилось, потекло мимо. Вдали заржали кони, в другой дали отозвались другие...

– Пора!
– князь заворотил иноходца.

Их ждали Бренок и Вельяминов во главе конной дружины государя, поставленной за рядами пешцев. Ветерок усиливался, развевал багряные стяги, расправлял чёрное знамя с золотым образом Спаса. Всё дальше открывалось поле, и лучи солнца уже играли на стальных шлемах, на остриях копий и топоров. От передового полка прискакал посыльный с вестью: Орда зашевелилась, наши сторожевые отряды отходят на крылья полка. С той стороны им кричали в медные трубы: сдавайтесь, просите милости у великого хана, иначе всех побьём, а кто уцелеет, повяжем арканами и - буль-буль в Дону.

– Вы им про буль-буль в Воже не напомнили?
– спросил Бренок.

– Как же! Кирька Зык про то гаркнул, так они завизжали и начали садить из самострелов.

– То-то!

– Что, бояре, видно, это был последний разговор с Ордой? Теперь - слово мечам.

Дмитрий подъехал к большому знамени, соскочил с лошади, сняв шелом, стал на колено и поцеловал край полотнища, потом оглядел воинов.

– Братья! Не для обид и унижений родила нас Русская земля. Скажем о том ворогу булатными мечами. Наши великие предки смотрят на нас. Наши соплеменники, убитые, замученные, опозоренные, томящиеся в рабстве, смотрят на нас. Родина с надеждой и верой смотрит на нас! Да сохранит вас Небо в этой битве, но знайте: смерть за Родину с мечом в руке – достойней жизни раба. Довольно нам быть рабами! Мёртвые не имут сраму. С вами хочу победить или умереть!

Дмитрий подошёл к Бренку и обнял:

– Тебе, княже, вручаю русское знамя. Знай: пока оно стоит - рать стоит!

Он скинул белую ферязь, набросил на плечи Бренка, подал знак рындам, те подвели Кречета.

– Сядь на моего коня, княже, стань под знамя - пусть войско видит государя. Меня не ищите, бояре. Там буду, где битва – злее. Понадобитесь - найду вас.

Бояре замерли, Васька Тупик подался вперёд вместе с конём, Бренок неверными пальцами застёгивал ферязь на груди. Она была ему великовата. А Дмитрий уже взлетел на своего гнедого - рынды и помочь не успели, - оглянулся на Тупика и с места галопом устремился в направлении передового полка.

Мамай одиноко стоял на вершине Красного Холма, всматриваясь болезненными от бессонниц глазами в туман, гонимый от Дона ветерком и теплом лучей солнца. Уже за линиями "синих камзолов" мельтешили конные отряды прикрытия, на флангах пехоты клубились тучи горской конницы, такие же тучи текли вперёд между прямоугольниками татарских туменов. Орды вассалов подпирались растянутыми лавами сотен Орды, чтобы придать сброду смелости и страха, - в случае, паники ордынцы начнут рубить его беспощаднее русов, пока не обратят на врага. "Какая, однако, - великая сила, - подумал Мамай, пытаясь рассмотреть за туманом фланговые тумены.
– Не много ли чести я оказываю Дмитрию?"