Поле Куликово

Воины отступили, вложили мечи в ножны, склонили головы, когда Хасан проходил в шатёр, - этому человеку они готовы были служить теперь, когда Мамай так предательски бросил их. Нукерами обязаны дорожить даже великие ханы. Русские стояли в нерешительности, поглядывая на богатырей в алых халатах, которые, кажется, намеревались продолжать службу у этого шатра...

Хасану показалось - продолжается та ночь, когда он впервые вошёл в это святилище. Почти всё было по-прежнему здесь, только не свеча, а вечерний луч, проникавший сквозь полосу прозрачного стекла, вшитого в шёлк, освещал убранство юрты, да рабынь было несколько, одни жались по углам, другие к ложу царевны. Она лежала под тем же балдахином, укрытая шёлковым одеялом, и смотрела на Хасана расширенными глазами. Как и тогда, он опустился на колени и прижался лицом к её ногам. Нескоро подняв голову, он посмотрел в её лицо и с трудом узнал. Оно было бледным, опавшим, только глаза те же, да губы пылали ещё ярче.

– Я пришёл служить тебе, царевна.

Она покачала головой:

– Я всё слышала, - от звука её голоса Хасан вздрогнул счастливо, хотя её полушёпот походил на плач.
– Значит, Орда разбита... Я чуяла эту беду...

Рабыни заголосили, она велела им замолчать, и они затихли.

– Если ты, правда, - русский князь и пришёл за мной, я не гожусь в служанки. Видишь, не могу даже встать, чтобы поднести тебе чашу вина, как тогда...

Хасан понял, почему она - в такой час на ложе, почему брошена отцом, он снова прижался лицом к её ногам.

– Ты никогда не станешь ничьей служанкой, потому что ты - моя госпожа до конца дней. Моё княжество - твоё княжество. Но если хочешь вернуться в Сарай, я сделаю это.

Девушка закусила губу, всё так же покачивая головой, по её щекам текли слёзы.

– Мне часто снилось, будто я стала русской княгиней. И вот как судьба наказала меня за то, что готова была принять чужую веру... Лучше бы я умерла от яда этой гадины. У моих ног князь, которого я однажды готова была полюбить простым нукером, и я не могу даже встать, чтобы поклониться ему за преданность. Лучше я умру...

Снова завыли в голос рабыни, Хасан выпрямился:

– Царевна!.. Нет, забудьте все ордынскую царевну! Её больше нет! Княгиня Наиля, княжна Наиля - как хочешь, зовись отныне. И, клянусь Богом, ты будешь ходить!

Кусая губы и плача, девушка качала головой, но Хасан уже всё решил за неё. Потому что услышал её признание.

– Почему я раньше не знала, кто - ты!

Хасан засмеялся:

– Это знали только три человека на всей Земле. Боюсь, если бы узнал четвёртый, мою голову Мамай велел бы давно насадить на кол.

– Ох!
– девушка прижала руку ко рту.
– Тот человек, на берегу, в клетке... Спаси его, он, наверное, - жив, я велела кормить и поить его...

Хасан вскочил и вышел из шатра. Нукеры склонили головы. Солнце ушло за холм, шум погони затих на другой стороне реки, откуда-то приближался шум стада. Русские воины на холме ждали Хасана.

– Следуй за мной!
– бросил одному из "алых халатов".
– Кто тут - у вас в клетке?

Нукер пошёл впереди, вывел Хасана на откос, скрытый от холма кустами, остановился и шагнул в сторону. Хасан отпрянул: из железной клетки на него смотрел пустыми глазницами оскаленный бородатый череп. Что-то шевельнулось на его затылке, и волосы Хасана приподняли шлем.

– Что - это?!

– Крысы, - ответил нукер.
– Они проели голову и поселились в ней. У них там - ещё много корма.

Ударом ноги Хасан отшвырнул клетку, крыса, пискнув, скрылась в своём жилище.

– Кто?
– Хасан едва сдерживал дрожь.
– Кто придумал эту казнь?

– Повелитель Мамай.

– Нет больше такого повелителя. Запомни, нукер!

Он знал порядки в этом стане и догадался, что царевне стало известно от кого-то о казни. Она просила начальника стражи выбросить из клетки мерзких тварей, а закопанного кормить и поить, её, конечно, успокоили и обманули.

– Ты знаешь этого человека?

– Нет. Его привезли воины Батар-бека. Кто - он, слышали телохранители Мамая, но они - далеко.

– Слушай, нукер. Я возвращаюсь назад, ты же останешься и похоронишь его по русскому обычаю и крест поставишь. Молчи! Поставишь крест, потом скажешь мне. Да шевелись. Если русские увидят это, я не ручаюсь за жизнь татар, оставшихся в лагере и захваченных в бою. Воеводе скажу сам.

Не заходя в юрту царевны, Хасан оставил около неё трёх своих воинов, не доверяясь "алым халатам", и пошёл на холм, подавленный тем, что увидел на берегу. Кто - этот человек, ставший одной из тысяч жертв владыки степей? Его теперь и родной брат не узнает. Кто бы он ни был, но если над могилой его зажжётся небесное сияние, это будет не слишком большой наградой ему за принятые муки.

В жёлтый шатёр Хасан вошёл сам, надев шлем со стальным забралом и железные перчатки, но предосторожности оказались напрасными: ни сторожевой змеи, ни ящика, в котором она жила, в шатре не оказалось. Может, Мамай успел захватить своё сокровище, а, может, где-то похоронил его - эта тайна исчезла вместе с владыкой Орды. И снова Хасан содрогнулся, подумав, что Ула могла оказаться в походном шатре на Красном Холме. Как же он не подумал, присоединяясь к преследованию!.. Ведь кто-то первым войдёт туда, ни о чём не подозревая... Или уже вошёл... Вся радость Хасана померкла: следы владыки Орды отравляли жизнь вокруг, и долго ещё будут отравлять. Есть ли в русском войске умелые лекари? В Орде были чудотворцы, надо поискать - целителей и священников воины не трогают.

По левому берегу Красивой Мечи пылали костры, возле них суетились люди, среди которых было множество полонянинов, получивших свободу, пастухи гнали стада овец, и всюду звенели русские песни. Из-за Красивой Мечи вброд переправлялись отряды русских воинов, сопровождая захваченные в погоне кибитки, гоня стада и табуны. Остатки Орды рассеялись по степи, гнаться за ними дальше было бессмысленно. Скоро собраться вновь войско Мамая не могло. И всё же вокруг лагеря на всех холмах уже стояли конные дозоры. За спиной Хасана воины вспоминали, кто как бился, и битва в их устах сейчас казалась потехой.

– Ей-Бо, прёт он на меня, саблюка што дышло, а рожа - шире плеч, ну, как в этакую-то не угадать - дал ему раза, а он тож - ка-ак даст...

– Врёшь, Кирька, - осаживал говоруна насмешливый голос.
– Татарчонок-то те с мизинец попался, и конишка у нево хромой, подшибленный...

– Эка, подшибленный! Прыснул в степь - аж пламя с-под копыт, да от мово буланки рази удерёшь! Это тебе кривой татарин выпал, ору - бей, мол, справа, он лишь другу сторону видит, дак нет...

– Эт што! Вон Никита саблю потерял, а на него идолище напёр, усищи - до плеч, епанча гривастыми змеями расшита, ну, думаю, каюк мужику. Дак наш Никита со страху-то кэ-эк харкнет ему в рыло - и глазищи, и нос, и усы залепил, тот взвыл да наутёк...

Хохотали, потешаясь друг над другом, озорно и беззлобно. Им ещё плакать, когда вернутся на поле, где лежат посечённые братья, но сейчас вдали от кровавой земли, кровавых ручьёв и рек, после опасности и напряжения битвы, они отдыхали радостью победы и весёлым разговором.

– Боярин Олекса, - позвал Хасан.
– Видишь там, вдали на берегу, шёлковые юрты. То - юрты мурз. У иных гаремы были с собой. Поди, многие остались.

– Да ну!
– Олекса сбил на затылок шлем.
– Сроду гаремов не видел.