Поле Куликово

Он скрипел зубами, вспоминая издевательства, пережитые в неволе. Теперь снова за ним вышли на охоту с арканом. Нет уж - он предпочтёт смерть. Скажет об этом своим товарищам, поведает им, каково живётся рабу в тенетах жирных и жадных пауков.

– Ты штой-то сказал, Вавила?
– Жена смотрела на него высохшими глазами.

– Это я - так, Милуша, про себя.
– Он обнял жену, наклонился к сынишке - тот лопотал и тянулся ручонками к столбу пламени, охватившему Фроловскую церковь.

– Большим - горе, малому - забава, - сказала жена.
– Где теперь жить станем?

– Не горюй, Милуша, выстроим хоромы лучше прежних. Вот и Алёнка станет нам помогать. Станешь, дочка?

– Стану, ежли котика с собой возьмём.

– Возьмём. Как же - без котика в доме?
– Вавила улыбнулся. До чего же мало надо человеку, пока его душа не заражена алчностью, завистью и оподляющим властолюбием. И до чего щедр – человек на добро, пока кто-то по праву силы не ранит его жестокостью и унижением, вызвав в ответ обиду, ненависть и злобу! Он от природы - не жесток, но, мстя за позор прошлой неволи, защищая от новой себя, жену и детей, станет убивать беспощадно, с расчётливостью, чтобы убить побольше.

Великий Посад горел до утра. Когда встало солнце, среди чёрного пожарища чадили только головёшки да кое-где кровенели из-под пепла непотухшие угли. Холм с Кремлём словно подрос. Белые стены присыпало пеплом, прикоптило дымом, но среди выжженного города, над чёрной, всхолмлённой равниной и почерневшей под прокоптелым небом рекой они всё ещё казались снежными и лёгкими. В прогорклом воздухе кружили вороны и коршуны, налетевшие из степей.

VIII

Увидев зарево над Москвой, Тохтамыш понял: горит посад. Но Москва - не Серпухов, такой город не разбежится весь, - значит, Кремль готовится к осаде и его придётся брать приступом. Хан приказал часть пленных отдать в передовую тысячу: пусть рубят деревья для постройки переправ и осадных машин - в московском посаде теперь и бревна целого не найдёшь. Остальной полон и захваченную добычу он велел отправить в Сарай - пусть Орда увидит, что поход удался: снова в степь идут вереницы рабов, кибитки, полные добра. Узнав, что Кутлабуга приказал развешивать здоровых пленных на перекрёстках дорог, хан послал к нему гонца со словами: "Самые расточительные женщины - глупость, вино и пустая злоба. Кто долго живёт с ними, теряет голову. Я безголовых темников не держу".

В ночь, озарённую московским пожаром, Тохтамыш велел привести к нему беглого лазутчика и сказал:

– Ты просишь в награду золотую пайзу с изображением сокола - этим ты, купец, хочешь сравняться с темником Орды. Но за такую пайзу мало одной разрушенной церкви.

– Что я должен сделать ещё, владыка народов?
– Глаза-мыши уставились в лицо хана.

– Тебе дадут лошадь и проводят до Москвы. Проберись в город. Как отворить ворота Кремля, ты подумаешь сам.

– Это - непросто, великий хан.

– Будь это просто, я послал бы другого.

– Что я должен делать?

– Устрой бунт, отрави воду, сожги корма, отыщи тайный ход в крепость, взорви их зелье для пушек и разрушь стену, усыпи стражу - всё годится, лишь бы мои воины проникли в Кремль. Со стены ты увидишь на расстоянии полёта стрелы несколько жёлтых флагов. Посылай стрелы в сторону этих флагов, вкладывая в них записки с важными вестями.

– Исполню, великий хан.

– Не теряй времени. Моё войско не может топтаться под московской стеной больше одного дня.

На следующий день с Поклонной горы Тохтамыш увидел город. Среди пожарища, над серебристой лентой реки, стоял игрушечный холм, окружённый белой стеной с игрушечными башнями. Игрушками казались и сияющие золотом купола храмов, островерхие крыши теремов. Далеко справа, ниже Кремля, пойменными лугами приближались к берегу сотни тумена Батар-бека, с которым шёл Акхозя. Тохтамыш послал разведчиков в обе стороны по реке и велел строить переправы.

Набат выбросил Остея из терема, не тронув стремени, он взметнулся на осёдланного коня. Народ бежал к подолу, в сторону угловой Свибловой башни. Здесь, близ устья Неглинки, стену обороняли кожевники - рукастые, присадистые мужики, наполовину из крещёных татар, черемисов, мордвинов и мещеры. Бок о бок с ними стояли гончарная сотня, оборонявшая москворецкую сторону, и усиленная сотня кузнечан, взявших под защиту невысокую часть стены над обмелевшей к осени Неглинкой - до северной угловой башни. Остей взбежал на стену по высоким ступеням, оставив коня отрокам.

– Гляди, бачка-осудар! Вон - собак нечистый!
– заговорил Каримка, уступая место между зубцами.

Выше устья Неглинки через Москву вплавь переправлялось до двух сотен степняков. Небольшие вьюки с оружием привязаны к сёдлам, воины плыли, держась за хвосты коней. Ещё сотни три стояло за рекой, там же грудились повозки с жердями, брёвнами и расколотыми лесинами.

– Государь, ниже Кремля тоже появились, - сообщил подошедший по стене Клещ. Остей направился к Свибловой башне, чтобы с её высоты обозреть реку, скрытую москворецкой стеной. Тяжело дыша, следом топал Морозов, за ним - Томила и выборные. Оборачиваясь на ходу, Томила спрашивал Клеща:

– Ты поставил тюфяки для прострела повдоль стены?

– Как же, Томила Григорич, всё сполнено по твому слову.

– А великую пушку ты вели Проньке с башни снять да перетащите её во-он против той горушки, за Неглинкой. Там будет ставка темника али тысячника. Достанет ли?

– Я спрошу Проньку.

– Ежели не возьмёт ставку, всё одно под горушкой чамбулы ихние сгуртуются - хорошо будет горяченького запустить в серёдку.

– Сполним, боярин.

– Приду, гляну.

Задушил-таки свою обиду старый боярин. Что значит - князь явился: и ополченцы стали воинами в глазах Томилы, и кормов довольно, и припасу хватает. Вот только шишки от мужицких кулаков, небось, побаливают. Ну, да главное - Кремль отстоять, шишками после сочтёмся.

Бойниц всем не хватило, Каримка и Клещ стали позади бояр, рядом с дозорными самострелыциками. В башне сквозило. И здесь, в высоте, почти над рекой, попахивало гарью. Остей смотрел в проём на ордынских всадников, заполонивших противоположный берег ниже Кремля. Их было с полтысячи. Из-за поворота реки вышли два струга и скоро приткнулись к занятому Ордой обрыву. Похоже, какие-то купцы угодили в руки степняков. Московские суда были заранее отправлены вверх по Москве и Рузе на лесные озёра, ближе к Волоку-Ламскому. С переднего струга опустили деревянные сходни, мурза, блистающий золотом доспехов, первым въехал на судно, за ним потянулись нукеры. Не меньше сотни всадников бросились в реку. Выше устья Неглинки ордынские сотни закончили переправу, воины вооружались и вскакивали в сёдла. В Кремле у Остея стоял наготове полуторасотенный отряд конных ратников под командованием Олексы, можно бы и трепануть степняков, но Остей не хотел без нужды обнаруживать свою конную силу, а главное, не был уверен, что враг не переправился на левый берег в десяти верстах выше по реке, где имелся брод. Его конников могли отрезать от ворот.

– Ханская разведка, - сказал Томила.
– А на том берегу - передовые чамбулы.

Четыре сотни степняков, переплыв реку с двух сторон от Кремля, съехались на пепелище Посада в одном перестреле от стены, от них отделилась группа с золотобронным воином в центре - о чём-то совещалась. Москвитяне, заполонившие стену, взирали на незваных гостей с Дикого Поля, на их гривастых низеньких лошадей, на цветные значки, трепещущие на длинных пиках, на бунчуки с кистями шёлка и серебра. Серое дымное небо стояло над Кремлём, из-под копыт толкущихся лошадей вился чёрно-седой прах и повисал в воздухе, и всадники словно плавали в нём. Адам стоял рядом с Вавилой между каменными зубцами, слева от Фроловской башни, не отрывал взгляда от врагов. Остей уважил его просьбу - возглавить сотню суконников на стене. Суконная сотня составляла в Москве влиятельный цех купцов и ремесленников, пользовалась особыми привилегиями. Дорожа своим именем и расположением государя, почти вся эта сотня осталась в городе и в смутные дни, наряду с кузнечанами, бронниками, гончарами и кожевниками, стала мощной силой порядка. Суконникам, усиленным отрядами других слобожан, была доверена важнейшая часть стены со стороны Посада. Слева от них стояли кузнечане, справа - бронники.