Поле Куликово

Пока Анюта переодевалась в соседней светёлке, явилась Арина и схватила сына на руки:

– Олекса Дмитрич, ты, правда, велел мне быть поутру на Свибловом дворе?

– Велел. И ты ни о чём не спрашивай.
– Повернулся к вошедшей девушке и, не заметив её новой нарядной душегреи, сказал.
– Ты бы зашла ко мне, Анюта, через часок-другой?

– Зайду, Олекса Дмитрич.
– Девушка опустила глаза...

Семейным эту ночь он разрешил провести дома, но с зарёй быть в сёдлах. Оставшихся отправил ужинать, сам же с двумя молодыми кметами заспешил на подол. У входа в Тайницкую башню горел костёр, узнав сотского, стражники встали.

– Подвалы - не заперты?

– Нет, боярин. Воду же берём из родника.

Прихватив факела, со своими кметами Олекса двинулся вниз по каменным ступеням. Скоро послышалось позванивание ключа, на булыжных стенах в свете факела заблестели ползучие капли. Ходы уводили из подвала в три стороны. В выемке, обложенной белым камнем, бугрилась вода, с журчанием переливалась через край и по кирпичному полу убегала в темноту среднего хода. В глубине одного из чёрных стволов послышался шорох и писк.

– Крысы.
– Голос воина незнакомо прозвучал в подземелье. Олекса, пригнувшись, вступил под свод и, разгоняя тьму огнём факела, пошёл вдоль ручья. Через две сотни шагов потолок приподнялся, сырой воздух посвежел, и путь преградило озерцо во всю ширину хода, запертого стеной. По расчётам Олексы, над головой была стена Кремля, в нескольких шагах от неё - крутой берег Москвы-реки.

– Подержите факел.
– Олекса вошёл в воду, залив сапоги, стал разбирать камни. Шум воды усилился, озерцо начало убывать и, наконец, обнажилось кирпичное дно. В углу, под стеной, - квадратная металлическая дверца с кольцом. Воины наблюдали, как начальник поднял дверцу и, освещая тёмный лаз, заглянул внутрь. Потом приказал ждать его и исчез в колодце. Явился он не скоро, с догорающим факелом.

– Чего тамо, Олекса Дмитрич?

– Тамо-то? Кащей на цепях прикован.

– Да ну!
– У молодых кметов расширились глаза.

– Я думал сокровища найти, а нашёл кости.

Снова плотно затворили дверцу, сложили камни на место и вода скрыла потайной ход. Олекса велел спутникам хранить секрет ручья: подземелье устроено государем.

В гриднице княжеского терема, где временно жил Олекса (Арину взяли к себе девицы), горела свеча. На лавочке под образом Спаса ждала Анюта. При появлении Олексы она осталась сидеть, лишь выпустила из рук свою длинную косу.

– Вот пришла. Да свечку зажгла...

– Завтра, Анютушка, ты мне понадобишься со всеми твоими подругами на Свибловом дворе.

– Там, где Арина будет?

– И Арина. Многих детишек хочу поручить вам. Согласны?..

Он удержал её и сел напротив. Заговорил не сразу, теряясь, трудно подыскивая слова:

– Вишь, Анюта, в какое время встретились мы. Не ведаю, к месту ли мой разговор? Ты не рассердишься?
– Она промолчала, а щёки залил маковый цвет, насторожилась.
– Ни матушки у меня, ни батюшки, крёстный мой, Тимофей Васильич, - далеко. Да и твои ведь - не близко. Приходится мне самому тебя сватать...

– Ой! Олекса Дмитрич!
– Анюта заслонилась рукавом.
– Что ты говоришь! И я-то чего отвечу без княгини?

– Где она - теперь, княгиня? Да ладно - подожду до Олёны Ольгердовны, а всё же не пойду к ней, не услышав тебя.

Девушка раскраснелась и сказала:

– Немалая честь пойти за тебя, Олекса Дмитрич, да не всё - в моей воле. И кончится ли добром наше сидение? Вон, какие страшные вести принесли нижегородские княжичи.

– Не верь им, Анюта, как я не поверил. Тот поп не знает, кого хоронил. Да хоронил ли?

– Дай Бог, чтобы твои слова сбылись. Переждём безвременье, тогда и скажу.
– Она встала.

– Только знай, Анюта: што приключилось в полону с тобой, то - не твоя вина, а наша. Ты не бойся: во всю жизнь не попрекну, словом о том не напомню.

У неё по щекам хлынули слёзы, Олекса растерялся:

– Што ты, Анютушка? Прости, ради Бога, я не хотел тебя обидеть - само сорвалось.

– Ты не винись, Олексаша.
– Она улыбнулась сквозь слёзы.
– Не ждала этих слов, а без них не пошла бы.

Осаждённый Кремль, полчища врагов под стеной, грозный завтрашний день - всё как бы ушло. Осталась его Анюта, ради которой он проломил бы даже тысячные ряды скованных из железа великанов. Держа руки девушки в своих, он смотрел ей в глаза и спрашивал:

– Хочешь, сегодня повенчаемся? Сейчас?

Она улыбалась:

– Там же теперь - весь город. Молятся... Стыдно будет...

Олекса обнял её и она прошептала:

– Ох, до чего же ты - сильный! Больно же мне от железа...

В полночь, целуя её, он шёпотом спросил:

– Арина не хватится тебя?

– Не хватится. И не осудит. Она сама своё счастье добывала. Да и что мне - чужой суд, когда ты - со мной? Вот про полон говорил, а я в ту пору и не понимала, для чего мной торговали. Совсем же глупая была. Думала, выходят за мужиков, чтобы варить им да в поле колосья жать. Но кабы снасильничали... Не довелось бы нам свидеться, Олексаша. Убила бы - хоть спящего. А потом - себя.

– Забудем про то, Анюта.

– Нет, Олексаша, такого до конца дней не забудешь. И не надо забывать. Может, у меня тоже дочь родится.
– Помолчав, спросила.
– Ты силой брал когда-нибудь женщину?

– Бог - с тобой, Анюта!

– Ты - же воин, в походы ходил...

– В нашем войске за насилие над женщиной, как и за убийство ребёнка, - вешают. Да и не уж то я - поганец?

– Ну и ладно. Всё другое, коли было, прощаю, не спрашивая.

Среди ночи Олекса встал и вышел из терема. Над стеной дрожало зарево ордынских костров. В храмах пели, со двора попахивало дымком. У огня разговаривали караульные. Возвращаясь, Олекса прихватил из большой залы горящую свечу. Анюта сидела на лавке, свесив босые ноги на лохматый цветной половик, отвела глаза. Олекса зажёг все свечи, какие были в гриднице, отпёр деревянный сундук, достал кованый шлем, серебристую кольчугу, тряхнул, и она зазвенела, переливаясь в свете свечей.

– Нравится?

Она посмотрела, улыбнулась и пожала плечами.

– Рублёвской работы - её ни стрела, ни клевец, ни копьё не осилят. Данило вязал для отца, да не успел к Донскому походу. После довязал и как память хранил. А перед смертью завещал мне. Поди-ка ближе...

Анюта встала, приблизилась, он ощутил её тепло и обнял. Потом стал одевать в броню. Она позволяла, всё так же улыбаясь. Олекса надел на неё стальной шлем и опустил забрало.

– Ух, до чего страшна личина - не дай Бог, стану тебя целовать, и увидится этот клыкастый череп! Ну, да главное - шлем как раз будет, ежели косу уложить короной. Панцирь-то - великоват. Оденем тебя потеплее, теперь - не петровки.