Поле Куликово

– Убьют? Коли того бояться, надо за печкой в тереме сидеть. И под большим знаменем ещё скорее убьют. Али Орду не знаешь? Они не одну отборную тысячу на убой кинут, чтобы наше главное знамя сорвать. Да из арбалетов начнут садить - только держись!
– Помолчав, продолжил.
– Иного страшусь: как бы за труса не сочли, коли другого поставлю под знаменем. А не могу иначе: должен я везде побывать, где самое горячее дело пойдёт, с малой дружиной буду поворачиваться. Знаешь ведь, каково ратников бодрит, когда государь с ними в одном ряду рубится.

Боброк понял: решение Дмитрия - бесповоротно, нахохлился в седле - сердце чуяло беду. Можно ли уцелеть, бросаясь в круговороты битвы? Он-то представлял эту сечу, в которой сойдутся более двухсот тысяч бойцов. Да, под великокняжескими стягами - тоже страшно, а всё же там как-то можно поберечь государя... Когда подъезжали к большому полку, сказал:

– Ты, конечно, - волен, государь, выбирать своё место, хоть этого твоего решения и не одобряю. Одно дозволь мне...

– Что ещё?
– спросил Дмитрий.

– Мне выбрать воев, кои с тобой будут в битве.

Дмитрий крякнул, сдержал своего Кречета, стянул золочёный шелом, нагревшийся от солнца, обмахнулся рукой и рассмеялся:

– Мне бы тебе поклониться за твою заботливость, княже, а я злюсь. Так и быть, подбирай дружину, но не более двух десятков. Я верю в твою счастливую руку.

Стаи ворон тянулись вереницами над Куликовым полем. Вдали, над Зелёной Дубравой и приречными лесами, будто хлопьями сажи застилало небо.

– Быть большой крови, - сказал Боброк.

Дмитрий осматривал войско.

IV

Воротясь из дозора в передовой полк, Тупик велел своим воинам отдыхать, сам же направился к большой рати. Она строилась, перегораживая поле от Нижнего Дубяка до Смолки, и Васька сбил шелом на затылок, разглядывая тучи пеших и конных ратников, движущихся в разных направлениях. Поначалу Васька оставил свои надежды: искать здесь нескольких малознакомых людей - всё равно, что искать горсть песчинок, брошенных в пустыню. Он пустил коня шагом, раздумывая, не повернуть ли назад, но повернул к истокам Смолки, за которой строился полк левой руки. Конь, отдохнувший ночью, ступал танцующим шагом. Они ещё привыкали друг к другу, конь и всадник... Когда подарили ханского жеребца Боброку, тот растрогался, отдарил своим Орликом. У Хасана собственный четвероногий любимец; Боброков конь достался Тупику. Скакун - знаменитый, испытанный в битвах; Васька сомлел от подарка, хотя всё ещё жалел своего рыжего, убитого в Диком Поле. Оттого особенно обрадовало, что и нового коня тоже звали Орликом. Буроватый и тёмно-гривый, он - похож на молодого царя птиц, лёгок, бесстрашен у препятствий - то, что требуется в сече. Правда, излишне горяч, не бережлив на силу, которая в нём так и кипит - на княжеских овсах выкормлен, сытой медвяной выпоен. Дорогой конь, и Ваське недёшево станет его содержание - не губить же Орлика одним травяным кормом, да и Дмитрию Михайловичу тогда не показывайся на глаза. Каков - новый скакун в дальних набегах, Васька не мог сказать, но стремительная стать, сухая голова, крепкие бабки тонких ног, втянутый плоский живот и ровное дыхание говорили, что и выносливости ему не занимать - вот только немножко сбить горячность. Со временем Васька сделает из Орлика такого коня, какой нужен ему. Важно, чтобы гнедой сразу полюбил нового хозяина, доверился его власти всем своим звериным существом, и потому рука молодого сотского часто ласкала шею Орлика, подносила к его губам то посолённый ломоть хлеба, то кусок медовой лепёшки, добытой у товарников, взнуздывала или стреноживала коня. Васька и ночами проведывал Орлика, гладил, говорил ему ласковые слова, а конь тёрся мордой о его плечо, дышал в ухо. За четыре дня Тупик приучил коня так, что тот под седлом повиновался не только шенкелям и шпорам, но и по движениям всадника угадывал его волю.

Конные сотни полка левой руки Тупик миновал рысью, лишь перед ратью пешцев поехал шагом, всматриваясь в лица. Опасаясь просмотреть нужных людей, крикнул:

– С московской земли есть ли ратники?

– А мы нынче все - таковские!
– гаркнул рябой десятский в кожаной, обшитой железом шапке и дощатой броне.
– Ты-то из Литвы, што ль, боярин? Коня не у Ягайлы часом свёл?
– уж больно хорош.

– Ты-то у кого свёл?
– усмехнулся Тупик.

– Мне, боярин, конь от тятьки с мамкой достался, всю жизню носит - овса не просит, и не надобно ему ни пойла, ни стойла, утром встанешь - уж он под тобой, без седла, без узды унесёт хошь куды, - скаля щербатый рот, мужик похлопал себя по коленкам под шутки ратников.

– Гляди, кабы не споткнулся твой рысак, когда лататы задавать будешь.

– Э-э, боярин, четыре ноги скорей сыщут камень або яму, нежели две, так ты уж зорче мово на землю поглядывай... А московских пряников поспрошай в большом полку, там, слышно, твои земляки ими кашу заедают. У нас же окромя сухарей лишь ярославские колёсья, да можайские веники, да тарусские валенки, и те из коровьей шерсти.

Тупик и рад бы дальше пошутить с десятским, да рать велика, и плохо шутилось после бессонной ночи. Тронул коня шпорами, поскакал вперёд, но из-за фланга полка навстречу вывернулся маленький сухощавый боярин на худой, высокой, рыжей, в белых чулках кобыле, басом громыхнул:

– Кто - таков?
– и вперился тёмными глазками в коня Васьки.

– Сотский великого князя Тупик. А ты - кто?

– Воевода Мозырь. Слыхал? Государь, што ль, сюды едет?

– Того не ведаю. Знакомых вот ищу, с-под Москвы. Говорят, в большом - они?

– Делать те неча, - проворчал воевода и затрубил своему войску.
– Ровнее, детушки, ровнее один к одному!.. Лука, чёрт! Пошто твои десятки провалились, куды смотришь? По знакам ставь людей!
– Он тыкал плетью в направлении бунчуков, обозначающих фронт полка.

– Ты б, воевода, велел на берег Смолки-то бурелому навалить: татар придержишь, легче отобьёшь, - крикнул Тупик.
– А то место там слабое, я обсмотрел.

– Стратиг!
– Мозырь кольнул Ваську насмешливым взглядом.
– И пошто государь тя в сотских держит?

Воевода понужнул свою костистую кобылу, Тупик поехал в другую сторону, думая о том, что про бурелом надо сказать государю или Боброку, если встретятся. Этот сморчок, конечно, не послушает сотского, а государь мнение своих разведчиков дорого ценит. Васька понимал, зачем русская рать упирается крыльями в берега овражистых речек; опытный глаз его видел и то, что Смолка в своём истоке - не слишком надёжное прикрытие от ордынской конницы...

К левому краю большого полка он подъехал, когда воевода Тимофей Волуевич перемещал сюда из центра две тысячи ополченцев покрепче - как велел Боброк. Васька разминулся бы со звонцовскими ратниками, да его окликнул боярин Илья Пахомыч. Всё же хорошо быть знаменитым в своём войске. Едва обменялись восклицаниями, Илья позвал:

– Десятский Таршила! Таршилу - ко мне!
– И, пропуская мимо своих ратников, спросил: - Чай, о зазнобе сведать примчался? Так она - здесь, в войске.

Васька не успел смутиться, а уж встревожился:

– Ты што, Илья?!

– Да не ратником, не боись, - боярин смеялся над испугом разведчика.
– В лечебнице - она, у деда Савоськи. Мы с Таршилой повязать её хотели, штоб в Коломне осталась - куды там! Всё одно, говорит, убегу. Глаза просмотрела, небось, тебя ожидаючи.

Удивление и испуг заглушили Васькину радость. Дарья - здесь, на берегу Дона, в войске, которое вот-вот примет удар врага?! Боброк говорил, что в давние времена в войске славян находились женщины и дети, и в боях они нередко становились рядом с мужчинами. Он видел женщин на стенах осаждённых городов, но там деваться некуда, а в таком походе место ли девице? И свои-то обидеть могут - народ всякий собрался, - что же говорить, коли враги прорвутся в лагерь!

– Будь здоров, Василий, заглядывай к нам, коли досуг!
– Илья погнал лошадь вслед за своими, оставив Тупика наедине с подошедшим Таршилой. Дед поклонился сотскому, Васька соскочил с седла и обнял.

– Прости, отец, не признал тебя в тот раз, а вернее того, не разглядел.

– Будто я тебя в чём виню, Василей, - старый воин улыбался.
– Слышали мы о твоих делах, и жалею я, што друг мой Андрюха не дожил до сего дня - счастье такого сына иметь.

Тупик спросил, не знает ли Таршила, где находится войсковая лечебница, тот указал на лагерь, раскинутый в низине между холмами и дубовым лесом над Непрядвой.