Поле Куликово

– Ты где - теперь?
– Дарья хотела увести гостя от неприятного разговора.
– Опять, поди, впереди войска станешь?

– Теперь-то я, Дарьюшка, - у Христа за пазухой. Кончилось моё удальство: при государе буду, в его дружине посередь большого полка.

– Ой, ли? Не верится мне.

– А ты поверь, - Тупик улыбнулся, придав лицу безмятежность, но тревога в глазах девушки не растаяла - она не поверила ему, а он не ведал, сколь близок был к истине. Отодвинул ковш, притянул к себе Дарью, поцеловал и поднялся из-за стола.

– Уже уходишь?

– Пора мне, касатка. Князь отпустил лишь до полудня.

В её глазах навернулись слёзы, он взял её за плечи, высушил губами васильки, отстранил, оглядел всю - от золотистой макушки до сыромятных сапожек, обшитых по косо срезанному верху полоской голубого сукна, задержал взгляд на их складчатых подъёмах, где в гармошке рубцов таились пылинки вёрст, которые судила этой девушке судьба-мачеха, опустился и прижался лицом к её коленям.

– Милые ноженьки, страшно мне подумать, сколько они прошли. Так не уж то им ещё мерить пути невольников? Нет, Дарьюшка, лучше мы все тут поляжем.

– Не надо вам помирать - вы лучше побейте Мамая.

Она обняла его голову, и первый раз поцеловала Васькины кудри.

– Я одно поле под Москвой знаю, - заговорил он.
– Оно - васильковое, что твои глаза - синь ненаглядная... Как воротимся из похода, пойдём туда вместе? Есть поздние васильки, они долго цветут.

Она не ответила, прижимаясь к нему.

– ...И будет у нас свой дом, и малые детки будут - как те васильки, весёлые да синеглазые. В рожь забегут - потеряются.

Она засмеялась.

– ...Ты пойдёшь за ними, станешь искать - да и сама сгинешь, то-то беда! Золото да синь во поле широком, как искать стану вас, любых моих?

Она смеялась, всё крепче прижимаясь, и Васька был счастлив: хоть теперь, на миг, пусть не в яви, а в думах, может подарить этой девчонке и поле с васильками, и свой дом, и деток - счастье человеческое. Дарья смеялась - это было его счастье, краткое, но счастье. И первый раз она говорила, смеясь:

– Васенька, ты-то уж не ходи за нами в рожь, обочь стань да песню запой - сами найдёмся. Не то ведь и ты потеряешься - глаза-то вон моих ведь синее, и волосы - рожь спелая.

Время!.. Он отстранился, пошёл из шатра, она следом, молчаливая, полная его словами. И хотя, может, понимала: нельзя быть счастливой теперь, перед битвой, чтобы не прогневить Всевышнего, лелеяла в себе его слова и рождённые ими картины.

Среди шатров на ровной площадке стояло уже несколько больших повозок с высокими бортами из дубовых плах, каждая повозка запряжена четвёркой лошадей попарно. Вокруг этих сооружений суетились пожилые извозчики и несколько монахов, находившихся при лечебнице.

– Эка!
– удивился Тупик.
– Прямо детинцы на колёсах.

– Они за войском станут, - пояснила Дарья.
– На них будут класть раненых. За дубовыми щитами можно при случае и от стрел спрятаться, и отбиваться. Их по четыре - шесть кругом ставили - будто и вправду детинец.

– Кто же такое придумал?

– Дедушка Савося с дядей Фомой.

– Тот атаман?

– Ага...

Васька вывел Дарью на край площадки, указал на крыло полка, куда переместилась тысяча её деда. Войско заканчивало построение, и Тупик, впервые видевший его в боевом порядке, с изумлением и трепетом всматривался в этот живой вал, перегородивший Куликово поле.

– Не уж то с такой силой не одолеем Мамая?
– спросила девушка.

– Кабы не одолели, так и приходить сюда незачем было.

У коновязи постояли. Дарья закусила губу, удерживая слезу, Орлик тянулся к её рукам. Перебирая чёлку над его звёздочкой, она спросила:

– Он - хороший?

– Лучший конь на Земле, - Тупик засмеялся.

– Я так и знала, - улыбка в глазах Дарьи не смыла горечи расставания.
– У него - умные глаза. А рыжий - где?

– Помнишь его... Поменял на этого.

– Тот был злой ... как и ты тогда.
– Она улыбнулась.
– Но всё равно и тот хороший - тебя сберёг.

Васька промолчал. Сколько раз тот рыжий Орлик спасал ему жизнь, а вот он погубил его неосторожностью.

Появился старый лекарь, Васька вспомнил о Таршиле, передал его просьбу. Дед позвал за собой. Едва он повернулся, Дарья схватила Тупика за руку:

– Вася, дай мне твой меч!

– Меч?..
– он удивился и... понял. Отстегнул меч и протянул девушке. При своих товарищах никогда бы этого не сделал, но сейчас можно: пусть успокоит себя, думая, что воина спасают в бою заговоры, а не воинское искусство... Дарья схватила меч, откуда-то вывернулась её подружка, со смехом выхватила у Дарьи меч и обернулась на бегу:

– Не бойся, боярин, вернём тебе меч заговорённый, всех ворогов порубишь, только Дарью помни!
– и скрылась в палатке.

Ведал ли хан Алтын, что его меч будут заговаривать русские женщины!.. Впрочем, теперь это - меч Васьки Тупика.

– Эй, витязь, ты чего задумался?
– дед Савося уже возвращался с глиняным жбаном.
– На-ко, завези Таршиле, пусть взбодрится, не то тяжко будет ему рядом с вами, молодыми.

Приняв жбан, Васька поклонился деду:

– За всё тебе спасибо, Савватей Гаврилыч. Дарью побереги.

– Э-э, молодец, куды мне ныне? Тебе беречь её! Побьёте врагов - вот и всё бережение, - улыбнулся лукаво и успокоительно.

От палатки шла Дарья, строгая, словно юная Богородица, и несла меч Ваське Тупику...

Между лагерем и построенной ратью поле очистилось, лишь кое-где по протоптанным дорогам двигались подводы. Птицы начали возвращаться на освободившееся пространство, изредка вспархивали из-под копыт, отлетали недалеко - люди их не трогали, и птицы привыкали к соседству гостей. Теперь, когда войско заняло позицию, и каждому было указано место в строю, ряды стояли неплотно, ратники развёртывали позади длинника шатры, варили обед, многие отдыхали. Всюду ходили попы, кадили и пели молитвы, воздух вблизи полков насыщался духом ладана.

Новые чувства охватывали Тупика, едущего шагом позади пешей ополченческой рати. Он вырос среди профессиональных воинов, понятие ратник и витязь были для него неразделимы - ведь в полку великого князя служили люди здоровые, крепкие, тренированные, привыкшие смело смотреть в лицо всякому встречному. Хоть служба их - и трудна, порой и опасна, она не сушила, но укрепляла тело и душу, ибо не знали они долгих голодных месяцев, жили в просторных домах и теремах бояр и князей, а не в прокоптелых и тёмных избёнках, где люди изо дня в день глотают дым и сырой смрад, не рвали жилы на раскорчёвках лесов, строительстве дорог и палат для господ, не гнулись над сохами, не переживали отчаяния над пустыми сусеками, гадая, как и чем кормить детей в оставшиеся до нового урожая дни. Тут же, в ополчении, в основном и стоял чёрный люд, битый, гнутый, притесняемый, которому жизнь улыбается, может, лишь в большие престольные праздники, да и то не во все.