Поле Куликово

Васька попятился за шатёр, постоял, потом пошёл, стуча сапогами. Девушка встретила его полуулыбкой, держась рукой за шею Орлика. И снова он с трудом узнавал в построжавшей нарядной девушке ту Дарьюшку, что вспоминалась ему в дальних дорогах. Да и мудрено ли - только два раза виделись, ему ещё долго узнавать свою зазнобу, найденную в такое тяжкое время. Надолго ли снова-то нашёл? И отчего это ради неё позабыл и вишнёвые глаза, и самых красивых боярышень и княжон, которыми, бывало, любовался даже в церкви, принимая лишний грех на душу?.. От стыда за свои ревнивые мысли начал разговор с упрёка:

– Дарьюшка, зачем же ты с войском-то пошла? Али я тебя в Коломне не нашёл бы? Ведаешь ли ты, какое дело предстоит нам? Тут седые воеводы иной раз теряют ум. Место ли горлицам среди кречетов, что на ястребов летят?

Девушка смотрела в лицо витязя, и хоть говорил он о страшном, в её глазах, не было испуга только ресницы задрожали, когда разглядывала розовую полосу на его щеке. Её глаза наполнились слезами.

– Что ты, Даша?
– он впервые так её назвал, шагнул ближе, встревоженный.

– Ничё я, - она удержала слезу.
– Ноженьки подкашиваются, не верю, что дождалась, а он бранится... Как же ты живой-то с Орды воротился? Чуяла ведь я беду, и от людей слышала - был ты в полону. Был ведь... И рубец вон на щеке...

Тупик не знал, что и говорить, выручил его стариковский кашель. Подошёл лекарь и, топорща на Дарью брови, упрекнул:

– Ты чего ж это, душенька, гостя посередь лагеря привечаешь? Сведи-ка его в мой шатёр, там и потолкуете. Я велю Аринке и угощение приготовить. А то ещё обидится - человек он гордый, рядом с великим князем ходит, да, говорят, и у ордынского царя на примете.
– Дед подмигнул Тупику.
– Конь-то у него глянь какой - только князя носить. Не из ханского ли табуна?

Дарья смотрела на Ваську, он отмахнулся:

– Что ты, дед? Я к ордынским ханам на сто вёрст не подъезжал!

Лекарь, кажется, понял:

– Не подъезжал, так и не надо. Ну, их к бесу, ордынских ханов, от них, чем дальше - тем лучше. Идите, ребятки, в шатёр.

Они были одни, отгороженные от государства, собранного на поле, стенками полотняного шатра. Сидели рядом на лавочке, одурманенные то ли близостью, то ли запахами трав и бальзамов в деревянных и глиняных сосудах, забивших все углы шатра. Васька отстегнул меч и кинжал, снял шелом. Дарья коснулась его железного локтя.

– Сними... Рубаху-то железную сними хоть на час. Поди, и спишь в ней?

– Приходится...

Он сбросил бы кольчугу, но стеснялся несвежей рубашки. Утром, после смены, они выкупались в речке Курце, но стиркой заниматься в сторожевой службе было недосуг. Дарья, кажется, догадалась, встала.

– Ты посиди, Василий Андреич, я сейчас ворочусь. А кольчугу сними...

У выхода оглянулась, примерилась к его плечам. Васька стащил броню, вздохнул, чувствуя желание лечь на охапку духовитых трав у стенки шатра и закрыть глаза. Дарья вернётся, сядет около и возьмёт его руку своей ручкой - он бы век так лежал, засыпая и просыпаясь, чтобы только она сидела рядом... Дарья вернулась с льняной сорочкой, с портками и обёртками для ног.

– Надень чистое, - сказала она.
– В битву надо в чистом идти. А своё исподнее оставь, я постираю.

Она подошла, опустилась перед ним на колени, откинув за спину рукава-крылья летника.

– Дай я тебя разую...

– Что ты! Я сам...

– Дозволь мне, Василий Андреич, - она снизу посмотрела ему в глаза и взялась за сапог. Её ручки были сильными и ловкими. Потом она вышла и вернулась нескоро. Васька успел переодеться в бельё, пахнущее белоголовником и душицей. Чувствовал себя непривычно, неловко и легко. Дарья внесла сулею с напитком, деревянную братину с хлебом, солониной и вишней, поставила на дощатый столик. Следом заглянула её подруга и, поклонясь, позвала:

– Пожалуй, боярин, умыть руки, - голосок строгий, а тёмные глаза смеялись, и от этого смеха Ваське стало свободно и уютно. Вот не думал, не гадал, что посреди воинского лагеря найдёт привет и заботу. Отвык уже от этого... Пока плескался водой, приметил: были в лагере и другие женщины, все в тёмных одеяниях, - может, монахини. Были здесь и мужчины-монахи - трое из них неподалёку собирали повозку с высокими бортами. Представил, каким станет этот уголок в тылу войска, когда начнётся сеча, и поспешил отогнать видение. Ему случалось бывать в походной лечебнице после сражений, когда мёртвые убраны, раненые перевязаны, и всё-таки не мог долго выдержать. Как же она-то?..

Вышла Дарья и подала вышитую льняную ширинку. Подруга, раскачивая в руке кувшин из-под воды, сказала:

– Дед говорит - ты ему нынче не понадобишься, а мне велел посмотреть, чтобы вас не тревожили. Дак вы закройтесь, там ремень изнутри застёгивается.

Тупик засмеялся, а Дарья покраснела.

– Мы копьём подопрём полог-то, вернее будет. Спасибо за ключевую водичку, касатка, а боярином меня больше не зови. Василий Андреич аль Васька.

Когда сели рядом на лавочке за неструганый стол, Дарья сказала:

– Только в железе тебя и видела доныне. Думала, ты и под кольчугой-то - железный.
– И вдруг взяла его руку и поцеловала.

Одолев смущение, он обнял её за плечи, притянул к себе, она вздрагивала под его рукой, и он стал целовать её косы, щёки, нос, пока не коснулся губ...

Это - необъяснимо: чужая, почти незнакомая девушка - словно его родная кровинка, его неотделимая половина - навеки. "Это - потому, что я спас её", - говорил себе Васька и не верил. Ведь скольких спасать ему приходилось!.. Послушная его рукам, она попросила:

– Не надо, Вася, будет...

– Людей боишься?
– спросил он шёпотом.

– Не боюсь я никого. Сюда не войдут, да и чего мне бояться с тобой! Я за тебя боюсь... Молюсь я за тебя, Васенька, всегда молюсь и теперь... Коли случится, что с тобой - прокляну ведь себя, жизни лишу, коли по моей девичьей слабости на тебя падёт какая беда. Твоя ведь я - душой и телом, поклялась перед Господом ничьей не быть, кроме как твоей, и сдержу клятву до смерти.

Он целовал её, изумлённый этой её клятвой, она гладила его кудри и молчала, пока чей-то голос снаружи не пробудил обоих от полусна. Тогда она стала угощать его, налила в ковшик шипучего мёду, присланного главным лекарем из его запаса. Васька уговорил девушку пригубить из того же ковшика, разломил надвое краснобокое яблоко - дар жителей села Монастырщины и, потягивая хмельной напиток, попросил Дарью рассказать о её мытарствах. Дарья увлеклась, не замечая его мрачных глаз, пока не спросил, тем голосом, какой она слышала однажды на коломенской дороге:

– Этот Бастрык, он - в войске?

– Не знаю, Вася... Говорят, сгинул с какой-то иконой, - видно, дорогая была.

– Жив буду - сыщу. Всем своим другам накажу о нём по Руси спрашивать.

– Да Бог - с ним, Вася!
– девушка огорчилась, что своим рассказом расстроила гостя.
– Что он нам - теперь?

– Сыщу!
– Тупик сжал кулак.
– За насилие над тобой он мне ответит. Зверь! Мыслимое ли дело женщину силой брать? Басурманы и то не каждый ныне на такое идёт. А наших государь велит на месте казнить за насилие. Пока жив, искать его буду.