Полное собрание сочинений. Том 1

*№ 30 (II ред.).

Maman была очень религіозна, но въ двухъ случаяхъ чувство ея не сходилось съ ученіемъ в ры, и эти несогласія всегда были для нея упрекомъ. Она не могла в рить, что со смертью душа перестаетъ любить т хъ, кого любила, и не в рила въ в чныя мученья ада. «В чныя мученья, говорила она, упирая на слово «в чныя» и растягивая его съ ужасомъ и горемъ: этого не можетъ быть». Одно изъ этихъ сомн ній она выразила въ письм своемъ. Предчувствуя смерть, она разр шила его и уб дилась въ томъ, что не умираютъ чувства. Другое сомн ніе, ежели было можно, я думаю, простится ей.

Что вторая часть письма была написана по-Французски, можетъ показаться страннымъ, но надо вспомнить воспитаніе, которое давали д вушкамъ въ начал нын шняго в ка. Притомъ у всякаго, который говоритъ одинаково хорошо на 2-хъ или н сколькихъ языкахъ, есть привычка въ изв стномъ дух и н которыя вещи говорить и даже думать на одномъ язык , a другія на другомъ.

*№ 31 (II ред.).

Глава 25-я. ¹⁵² Н которыя подробности.

Maman уже не было, а жизнь наша шла т мъ же чередомъ — ложились мы спать въ т же часы и въ т хъ же комнатахъ; въ т же часы вставали; утренній, вечерній чай, об дъ, ужинъ — все было въ обыкновенное время, все стояло на т хъ же м стахъ, только ея не было. Я думалъ, что посл такого несчастія, все должно перем ниться, и обыкновенная наша жизнь казалась мн оскорбленіемъ ея памяти. Первыя дни я старался перем нить свой образъ жизни; я говорилъ, что не хочу об дать, и потомъ на дался въ буфет не въ урочный часъ. Когда пили чай, я уносилъ чашку въ офиціянтскую комнату, въ которой никогда не пили чаю. Спать въ старыхъ нашихъ комнатахъ, наверху, мн тоже было ужасно грустно, я почти не спалъ и, наконецъ, попросилъ позволенья перейти внизъ.

Я боялся и удалялся всего, что могло мн слишкомъ ясно напомнить ее. Теперь же я люблю и зову эти воспоминанія — они возвышаютъ мою душу.

*№ 32 (II ред.).

Н тъ уже больше такихъ слугъ какъ Наталья Савишна; пропало то с мя, изъ котораго они рождались. Да и перевелись дворяне, которые ихъ формировали. Зато теперь есть щеголи слуги и служанки, которыхъ не узнаешь отъ господъ, которымъ не знаешь, говорить ли «вы» или «ты», которые танцуютъ польку, носятъ золотые часы и браслеты, курятъ папиросы, но сотни такихъ съ часами и браслетами не стоятъ и однаго ногтя Натальи Савишны. Миръ ея праху!

*№ 33 (II ред.).

Къ читателямъ. Глава <34-я.> 1.

Я отдаю дань общей вс мъ авторамъ слабости — обращаться къ читателю.

Обращенія эти большей частью д лаются съ ц лью съискать благорасположеніе и снисходительность читателя. Мн хочется тоже сказать н сколько словъ, вамъ, читатель, но съ какою ц лью? Я право не знаю — судите сами.

Всякій авторъ — въ самомъ обширномъ смысл этаго слова — когда пишетъ что бы то ни было, непрем нно представляетъ себ , какимъ образомъ под йствуетъ написанное. Чтобы составить себ понятіе о впечатл ніи, которое произведетъ мое сочиненіе, я долженъ им ть въ виду одинъ изв стный родъ читателей. Какимъ образомъ могу я знать, понравится ли или н тъ мое сочиненiе, не им я въ виду изв стный типъ читателя? — Одно м сто можетъ нравиться одному, другое — другому, и даже то, которое нравится одному, не нравится другому. Всякая откровенно выраженная мысль, какъ бы она ни была ложна, всякая ясно переданная фантазія, какъ бы она ни была нел па, не могутъ не найдти сочувствія въ какой нибудь душ . Ежели он могли родиться въ чей-нибудь голов , то найдется непрем нно такая, которая отзовется ей. Поэтому всякое сочиненіе должно нравиться, но не всякое сочиненіе нравится все и одному челов ку.

Когда все сочиненіе нравится одному челов ку, то такое сочиненie, по моему мнению, совершенно въ своемъ род . Чтобы достигнуть этаго совершенства, a всякій авторъ над ется на совершенство, я нахожу только одно средство: составить себ ясное, определенное понятіе о ум , качествахъ и направлении предполагаемаго читателя.

Поэтому я начну съ того мое обращеніе къ вамъ, читатель, что опишу васъ. Ежели вы найдете, что вы не похожи на того читателя, котораго я описываю, то не читайте лучше моей пов сти — вы найдете по своему характеру другія пов сти. Но ежели вы точно такой, какимъ я васъ предполагаю, то я твердо уб жденъ, что вы прочтете меня съ удовольствіемъ, темъ бол е, что при каждомъ хорошемъ м ст мысль, что вы вдохновляли меня и удерживали отъ глупостей, которыя я могъ бы написать, будетъ вамъ пріятна.

Чтобы быть приняту въ число моихъ избранныхъ читателей, я требую очень немногаго: чтобы вы были чувствительны, т. е. могли бы иногда пожал ть отъ души и даже пролить н сколько слезъ объ вымышленномъ лиц , котораго вы полюбили, иотъ сердца порадоваться за него, и не стыдились бы этаго; чтобы вы любили свои воспоминанія; чтобы вы были челов къ религіозный; чтобы вы, читая мою пов сть, искали такихъ м стъ, которыя зад нутъ васъ за сердцо, а не такихъ, которыя заставютъ васъ см яться; чтобы вы изъ зависти не презирали хорошаго круга, ежели вы даже не принадлежите къ нему, но смотрите на него спокойно и безпристрастно — я принимаю васъ въ число избранныхъ. И главное, чтобы вы были челов комъ понимающимъ, однимъ изъ т хъ людей, съ которымъ, когда познакомишься, видишь, что не нужно толковать свои чувства и свое направленіе, а видишь, что онъ понимаетъ меня, что всякій звукъ въ моей душ отзовется въ его. — Трудно и даже мн кажется невозможнымъ разд лять людей на умныхъ, глупыхъ, добрыхъ, злыхъ, но понимающійи непонимающійэто — для меня такая р зкая черта, которую я невольно провожу между вс ми людьми, которыхъ знаю. Главный признакъ понимающихълюдей это пріятность въ отношеніяхъ — имъ не нужно ничего уяснять, толковать, а можно съ полною ув ренностью передавать мысли самыя не ясныя по выраженіямъ. Есть такія тонкія, неуловимыя отношенія чувства, для которыхъ н тъ ясныхъ выраженій, но которыя понимаются очень ясно. Объ этихъ-то чувствахъ и отношеніяхъ можно см ло намеками, условленными словами говорить съ ними. Итакъ, главное требованіе мое — пониманіе. Теперь я обращаюсь уже къ вамъ, опред ленный читатель, съ извиненіемъ за грубость и неплавность въ иныхъ м стахъ моего слога — я впередъ ув ренъ, что, когда я объясню вамъ причину этаго, вы не взыщите. Можно п ть двояко: горломъ и грудью. Не правда ли, что горловой голосъ гораздо гибче груднаго, но зато онъ не д йствуетъ на душу? Напротивъ, грудной голосъ, хотя и грубъ, беретъ за живое. Что до меня касается, то, ежели я, даже въ самой пустой мелодіи, услышу ноту, взятую полной грудью, у меня слезы невольно навертываются на глаза. То же самое и въ литератур : можно писать изъ головы и изъ сердца. Когда пишешь изъ головы, слова послушно и складно ложатся на бумагу. Когда же пишешь изъ сердца, мыслей въ голов набирается такъ много, въ воображеніи столько образовъ, въ сердц столько воспоминаній, что выраженія — неполны, недостаточны, неплавны и грубы.

Можетъ быть, я ошибался, но я останавливалъ себя всегда, когда начиналъ писать изъ головы, и старался писать только изъ сердца.

Еще я долженъ вамъ признаться въ одномъ странномъ предуб жденіи. По моему мн нію, личность автора, писателя (сочинителя) — личность анти-поэтическая, а такъ какъ я писалъ въ форм автобиографіи и желалъ какъ можно бол е заинтересовать васъ своимъ героемъ, я желалъ, чтобы на немъ не было отпечатка авторства, и поэтому изб галъ вс хъ авторскихъ пріемовъ — ученыхъ выраженій и періодовъ.

*№ 34 (II ред.).

Глава. Къ т мъ Господамъ критикамъ, которые захотятъ принять ее на свой счетъ.

Обращеніе къ читателямъ: какого я себ воображаю читателя, и почему нужно воображать себ читателя. Я пишу изъ сердца — извините грубый слогъ. Я пишу автобіографію, извините, что н тъ авторскихъ пріемовъ.

Милостивые Государи!

Я выступаю на литературное поприще съ великой неохотой и отвращеніемъ. Чувство, которое я испытываю, похоже на то, съ которымъ я обыкновенно вхожу въ публичныя м ста, куда пускается всякій народъ, и гд я могу безъ всякой причины получить отъ пьянаго или безумнаго оскорбленіе. Почему? Потому что вы, Милостивые Государи, для меня т , отъ которыхъ на литературномъ поприщ я боюсь получить оскорбленiе. Слово оскорбленіе я говорю зд сь совс мъ не въ переносномъ смысл , но въ прямомъ: т.-е. я не назову оскорбленіемъ, ежели вы зад нете мое авторское самолюбіе, но я говорю о личномъ оскорбленіи, котораго я вправ бояться съ вашей стороны. Когда вы пишете критику на какое нибудь сочиненіе въ журнал , вы безъсомн нія им ете въ виду то, что авторъ того сочиненія прочтетъ вашу критику. (И даже, ежели вы захотите признаться откровенно, разсчитывая впечатл ніе, которое произведетъ на читателей ваша критика, вы изъ вс хъ читателей им ете бол е всего въ виду автора, а иногда его однаго.)

Писать или говорить такія в щи про какое-нибудь лицо, которыя вы не скажете ему въ глаза и не напишете ему, значитъ говорить оскорбительныя вещи.

Говорить эти вещи въ глаза или писать къ нему, значитъ оскорблять то лицо.

Писать эти вещи въ журналахъ — то же, что говорить въ глаза или писать къ нему письмомъ, потому что, когда вы пишете критику, вы им ете въ виду личность автора.

Писать къ лицу оскорбительныя вещи и не подписывать, называется пасквиль. Сл довательно, критикуя NN, ежели вы говорите про него такія в щи, которыя не скажите ему въ глаза, значитъ, что вы пишете пасквиль.

Про сочиненіе, которое вы критикуете, вы все скажете въ глаза автору, не ст сняясь ни чемъ — вы скажите, что книга дурна, что мысль несправедлива, что ссылки нев рны, что языкъ неправиленъ, что правила ор ографіи не соблюдены, но вы не скажете автору: «ваша книга глупа», потому что глупую книгу можетъ написать только глупый челов къ, между т мъ какъ дурную можетъ написать хорошій челов къ; вы не скажете, что безсмысленно, что писалъ ее неучь. Однимъ словомъ, вы будете говорить о книги, а не о личности автора, иначе это будетъ оскорбленіе. Почему вы въ критикахъ д лаете эти оскорбленія и еще въ вид пасквили, которую вы подписываете общепринятой формулой «мы». Кто эти «мы», скажите, ради Бога?