Полярный конвой. пушки острова наварон. (сборник)

На темной жилистой ноге не было ни царапины.

— Кажется, теперь я понимаю, что ты имеешь в виду, — задумчиво произнес Мэллори. — Но какого черта…

— Очень просто. Есть по крайней мере четыре причины. Этот молодчик, этот предатель, скользкий ублюдок! Даже на милю не подползла бы к нему ни одна уважающая себя змея! Он притворился раненым, чтобы остаться в пещере у Чертовой песочницы, когда мы, четверо, отбивались от солдат альпенкорпуса у рощи.

— Почему? Боялся, что ли?

— Этот молодчик ничего не боится. Он отстал, чтобы оставить записку. Он и потом оставлял записки на видном месте, когда делал вид, что бинтует ногу. В записке сообщалось, где мы выйдем из пещеры, и была любезная просьба к немцам выслать нам навстречу делегацию. И они выслали эту делегацию. Помните тот автомобиль, который мы увели у немцев, чтобы проскочить в город? Тогда я впервые заподозрил этого друга. Помните? Он отстал от нас и вскоре догнал. Слишком быстро догнал для человека с подбитой ногой. Но я не был уверен до конца. И только сегодня, на площади, когда я открыл рюкзак…

— Ты назвал только две причины, — напомнил Мэллори.

— Вот я и добрался до остальных. Третий номер. Я шел за ним, а он еле-еле шевелил ногами, специально отставал, зная что впереди встречающая делегация. Предатель вовсе не собирался доводить дело до того, чтобы и его ухлопали, раньше чем он получит жалованье. Я не был полностью уверен в предательстве, но сильно подозревал. Рисковать не хотелось, и поэтому я трахнул его как следует, когда услышал немецкий патруль, пробирающийся по склону.

И — четвертый номер. Помните ту трогательную сценку, когда он испрашивал у вас разрешения остаться в сквозной пещере? Что же, разве он собирался покончить с собой?

— Хотел показать немцам нужную пещеру, это ты имеешь в виду?

— Точно.

— Понятно, — спокойно сказал Мэллори. — Теперь понятно. — Он в упор посмотрел на Миллера. — Тебе следовало предупредить меня раньше. Ты не имел права…

— Я хотел это сделать, начальник, но не было возможности. Этот молодчик все крутился около. Я хотел было сообщить об этом полчаса назад, когда поднялась стрельба.

Мэллори понимающе кивнул.

— А как ты его заподозрил, Дасти?

— По можжевельнику, — коротко ответил Миллер. — Помните, Турциг сказал о том, что нас выдало? Он упомянул о можжевельнике.

— Правильно, мы ведь жгли можжевельник.

— Конечно, жгли. Но немец утверждал, что учуял запах на Костосе. А ветер весь день дул от Костоса!

— Господи, — пробормотал Мэллори. — Конечно, конечно, а я это совсем упустил из виду.

— Но фриц почему-то знал, где мы. Откуда? У него же нет дополнительной пары глаз на затылке, как и у меня их нет. Ему кто-то подсказал. Ему подсказал этот вот приятель. Помните, я упомянул о его разговоре со своими друзьями в Маргарите, когда мы спустились туда за провиантом? — Миллер с отвращением сплюнул. — Все время меня дурачил. Друзья! Я и не подозревал, насколько был прав. Конечно, это были его друзья, его немецкие друзья! Он им и сообщил где нас искать. И жратва, которую он, как утверждал, забрал из немецкой кухни… Он и вправду ее там взял. Это точно. Входит прямо на кухню и просит еду. А старик Шкода дает ему еще собственный ранец, чтобы можно было ее туда напихать!

— Но немец, которого он убил по дороге из деревни? Я уверен…

— Панаис его действительно убил! — В голосе Миллера была усталая уверенность. — Что значит лишний труп для него?! Небось наткнулся на этого ублюдка в темноте, вот и пришлось его прирезать. Помните? С ним был и Лука. А он не мог позволить, чтобы Лука его заподозрил. Он всегда мог обвинить в убийстве Луку. Этот тип не человек. А помните, как его впихнули в комнату Шкоды? В Маргарите, вместе с Лукой? Как у него текла кровь из раны в голове?

Мэллори кивнул.

— Первосортный томатный соус. Тоже небось из кухни коменданта, — мрачно сказал Миллер. — Если бы Шкоде не удалось ничего узнать другими способами, у него все равно оставался напоследок вот этот приятель в качестве подсадной утки. И почему он ни разу не спросил у Луки, где лежит взрывчатка? Даже не представляю.

— Наверное, не догадывался, что Лука о ней знает.

— Может, и так. Но одно он знал и умел прекрасно. Знал, как пользоваться зеркалом. Передал немцам морзянкой из рощи сведения о нашем лагере. Иначе это никак невозможно сделать, начальник. А сегодня утром он добрался и до моего рюкзака! Вытащил бикфордов шнур. Расправился с часовыми взрывателями и детонаторами. Ему могло бы руки оторвать, когда он возился с ними. Бог знает где он научился обращению с подобными штуками.

— На Крите, — сказал Мэллори. — Немцы позаботились. Шпион, который не может быть одновременно и диверсантом, для них не подходит.

— А он для них был ценен, — тихо сказал Миллер. — Очень и очень ценен. Они будут скучать без своего приятеля. Этот иуда-предатель считался здесь умницей.

— Да, был. Только не сегодня ночью. Ему стоило бы опасаться, что кто-нибудь из нас обязательно заподозрит его…

— Возможно, он и догадывался, — прервал Миллер. — Поэтому и пошел ва-банк, устроил все это представление. Я думаю, что Лука не ранен. Я думаю, что этот молодчик уговорил Луку и остался вместо него. Лука его всегда побаивался. Потом он прогулялся к своим дружкам у ворот форта, сказал, чтобы те послали хорошо вооруженный отряд к Вигосу, дабы захватить наших товарищей, и попросил их немного пострелять. Затем он снова пошел через площадь, устроился на крыше и ждал, когда мы войдем в дом через черный ход, чтобы подать сигнал своим приятелям. Но Лука забыл сказать ему, что мы договорились встретиться на крыше, а не в самом доме. Десять против одного, что у него в кармане фонарик.

Мэллори поднял куртку Панаиса и быстро обыскал карманы.

— Так и есть.

— То-то и оно. — Миллер зажег сигарету, задумчиво глядя, как бежит по спичке огонек до самых его пальцев, потом уставился на Панаиса. — Ну и как ты себя теперь чувствуешь, Панаис, когда знаешь, что умрешь? Теперь ты можешь представить, что испытывали те люди на Крите, которых ты обрек на смерть. Теперь ты знаешь, что испытывали парни из воздушных и морских десантов на Навароне, которые погибли только потому, что считали тебя за своего. Как ты себя чувствуешь, Панаис?

Панаис ничего не ответил. Левой рукой он зажимал рану, безуспешно пытаясь остановить кровь. Он стоял неподвижный, темный, с нечеловеческим оскалом на искаженном ненавистью лице. В нем не замечалось никакого страха, совсем ни капли. Мэллори приготовился к последней отчаянной попытке предателя спасти свою жизнь.

Он ни минуты не сомневался, что Панаис обязательно предпримет такую попытку. Но когда взглянул на Миллера, то ему стало ясно, что ничего подобного не произойдет, что это просто исключено, ибо в действиях американца были страстная твердость и неумолимость: неподвижность его руки с пистолетом и каменная тяжесть взгляда предостерегали даже от мысли о возможности такой попытки.

— Арестованному больше нечего сказать, — устало прозвучал голос Миллера. — Полагаю, что сказать должен кое-что я сам. Полагаю, что мне нужно выдать длинную речь и объяснить, что сейчас я и судья, и суд присяжных, и палач… Но вряд ли это необходимо, поскольку свидетелей твоих преступлений нет, — все они мертвы… Быть может, ты можешь что-нибудь сказать в свое оправдание, Панаис? Может быть, есть какая-то причина, из-за которой ты стал тем, что ты есть? Бог знает. А я не знаю и знать не хочу! На тебе слишком много трупов. Я убью тебя, Панаис, не задумываясь, и сделаю это сейчас. Так ты ничего не хочешь сказать?.

Предателю нечего было ответить. Злоба и ненависть в черных глазах говорили за него. Миллер коротко кивнул, словно сообразив что-то. Хладнокровно и бесстрастно он дважды выстрелил в сердце Панаиса. Задул свечи, развернулся и был уже на полпути к двери, когда труп предателя глухо ударился об пол.

— Боюсь, что не смогу ничего сделать, Андреа! — Лука устало откинулся к стене и энергично помотал головой. — Мне очень жаль, Андреа. Узлы слишком тугие.

— Я понимаю, — Андреа перекатился и сел, не оставляя попыток ослабить путы на ногах и запястьях. — Хитрые они, эти немцы. Мокрые веревки не развяжешь. Их можно только разрезать.