Посланники
Шрифт:
– Дыши, - призывал Георг, - просто дыши, пока ещё есть "сейчас", ибо прошлого у нас уже нет и не будет, а наступит ли для нас будущее, ещё не известно. Может, если бы не войны, но люди…
Георг замолчал.
– Что?
– спросил я.
– Что люди?
В глазах Георга показался холодный блеск.
– В человеке полно жути, - проговорил он.
– Если бы можно было не замечать всего того, что вокруг…
И тогда я сказал:
– Не потому ли Эдип, познав правду, выколол себе глаза?
– Может, поэтому, - согласился Георг и добавил: "Боюсь, что людская жизнь с самого начала пошла с червоточинкой.
– Но были Авраам и Моисей!
– напомнил я.
*Флоксиносинигилипилификция – оценка чего-либо не имеющего никакой ценности. В 18-ом веке группа английских стулентов ради шутки объединили четыре латинских синонима "ерунды": flocci-nauci-nihili-pili-fication от floccus "пустяк" + paucum "мелочь" + nihil "ничто" + pilus "волос" + fication (суффикс субстантивации)
– Может, были…
– Сомневаешься?
Георг криво усмехнулся:
– Теперь я сомневаюсь во многом, но две вещи я знаю твёрдо: Биркенау построили люди для людей, и ещё то, что человек уважать себя право утерял... Разве в наше время слова "либеретэ, эгалитэ, фратернитэ" не стали насмешкой над людьми?
Я сослался на Данте:
"Considerate la vista semenza:
Fatti non foste a viverome bruti,
Ma per segiir virtute e conosunza".*
– Мы созданы для доблести?
– Возможно…
Георг лёг на спину, заложил руки за голову и, не глядя на меня, пробормотал:
– Человек всего лишь вещь. Толкни его – он упадёт, брось в море – он утонет; закопай в землю – он примется послушно гнить. Жалко мне себя. А тебе себя жалко?
– Я об этом не думаю.
– Лукавишь!
Мне стало стыдно – я не раз ловил себя на том, что бессовестно лгу или просто ухожу от ответа.
Нацисты…
Фашисты…
Гитлер…
"Вполне возможно, что в эту минуту Гитлер даже не знает, что я, Ганс Корн, лежу на нарах Биркенау, - думал я.
– А если бы знал? Любопытно, о чём бы он
подумал?"
Я прошептал: "Фюрер, о чём ты в эту минуту думаешь?"
Ответа не последовало.
"Говори, говори!" - требовал я.
– С кем это ты?
– спросил Колман.
– С начальством!
– признался я.
– Может, как-то выживем?
Колман поморщился.
– Люди пожирают людей…- сказал он.
В те редкие минуты, когда удавалось не думать о голоде и о лагерных вшах, я погружался в видения, связанные с продолжением работы над моей книгой "Суть жизни", но эти фантазии быстро таяли, и я, отрезвлённый, с грустью думал о том, что теперь мне писать не для кого. Потом наступали минуты, когда я говорил себе, что можно писать и не конкретно для кого-то, а так, как пишут на заборах или стенах зданий. Потом я принимался хохотать, вспомнив моих коллег-психологов, которые считали, что разгадать человеческое сознание до конца – затея непосильная, поскольку для того, чтобы углубиться в тайну мозга, существует лишь один инструмент: твой же мозг…Господи. как смешно – здесь, в Биркенау моим мозгом владел
староста блока, который, брезгливо* "Подумайте о том, чьи вы сыны:
Вы созданы не для животной доли,
Но к доблести и к знанью рождены".
Данте "Божественная комедия". Пер. Лозинского.
разглядывая нас, твердил, что мы всего лишь вассалы истории.
Когда от лающего выкрика дежурного по бараку взрывался воздух и под потолком замирал тусклый свет лампочки, это означало, что подошло время покинуть нары и примкнуть к пригнанной на плац колонне рабов.
Тогда –
в барак заглядывали два солдата СС.
Тогда –
с нар опускались мрачные тени, напоминающие силуэты людей.
Тогда –
я заставлял себя управиться с гадким ощущением провала в животе.
Оставив зловонный барак, мы втягивали в себя утренний воздух.
– Мы ещё дышим, - говорил Генрих Хуперт.
– Может, всё станет на своё место.
Я пожимал плечами:
– Возможно. Знать бы только, как это место выглядит.
Возвращаясь с работы в лагерный барак, мы подолгу чесали себе грудь, живот, мошонку, а стянув с себя рубахи и вывернув их наизнанку, вылавливали вшей. Иногда я видел себя лежащим в земле; по моему беспомощному телу ползали сороконожки, а в ноздри норовили заползти черви.
Однажды Элиас Копеловски похвастался:
– Мы всё ещё живы!..
Цибильски поинтересовался:
– Ты себя видел?
– Где?
– не понял Копеловски.
– Со стороны.
– А что?
– Неважно выглядишь.
– Шутишь, - фыркнул Копеловски.
– Конечно, шучу. На самом деле, ты выглядишь просто отвратительно.
Копеловски состроил озабоченное лицо.
– Интересно, в Раю спектакли ставятся?
– спросил он.
– К чему тебе знать?
– ухмыльнулся Цибильски.
– Мне было бы спокойнее на душе, если бы знал, что там ты без работы не останешься.
– В своё время я тебе сообщу, - обещал Цибильски.
Копеловски натянул на себя рубаху и, протяжно вздыхая, проговорил:
– И всё же любопытно: чего ожидает от нас жизнь?
Цибильского кивнул на наши нары.
– С чего ты взял, что та, которая от нас отвернулась, чего-то ждёт? Да и Создатель тоже…Такое впечатление, что Он куда-то слинял или стал атеистом, а возможно, что Его самого упрятали в Биркенау. И всё же я каждый день Его благодарю.
Копеловски насторожился:
– За что?
– Об этом не спрашивают. Если хочешь, сделаю это и от твоего имени тоже?
Господу будет приятно.
Копеловски взобрался на нары, взглянул на меня и проговорил: "Доктор, может, я спятил?"
Я сделал вид, что вопрос не расслышал.
"Всё ли видишь Ты, Господи?" - подумал я и закрыл глаза.
…Надо мной кружили, звенели голоса. Лиц я не различал, взгляды не улавливал, но по вкусу упавших на мои губы слёз, я узнал маму, отца, Миру. "Это вы, вы, вы", - шептал я, водя пересохшим языком по кислому воздуху. И вдруг меня пронзило мучительное желание съесть пару кнейделах в бульоне.