После приказа

— Ну, наворотили дел! Пора бы двигаться, мост наведен… Что решили? — подлетел подполковник Спиваков к головной машине автороты, у которой стояли озабоченные Куцевалов и Ломакин.

— Полковник Ильин, корреспондент и прапорщик Березняк еще беседуют с людьми, да и мы вроде успокоили их, — сумрачно ответил майор. — Картина ясная. Ефрейтора Коновала и рядового Мацая необходимо отправлять под конвоем в гарнизон. Ильин считает, что надо возбуждать уголовное дело. По крайней мере, против Коновала достаточно улик.

— То, что Ильин рекомендует, мне еще надо доказать. И пока еще я командир полка! Ты сам-то что думаешь, комиссар?

— Целиком поддерживаю мнение полковника, — твердо сказал Куцевалов.

— Конечно, не мое, — усмехнулся Спиваков.

— Не на пикник отправляемся, — постарался убедить Куцевалов командира. — За рекой настоящие испытания начнутся. Лучше, как говорится, подальше от греха Коновала и Мацая спровадить.

— А кто поведет две машины с продовольствием и медикаментами, которые тоже ждут за рекой?! Да и лишние руки там не помешают, — вспыхнул Спиваков. — Ну-ка, приведите ко мне разгильдяев! — прикрикнул подполковник на Ломакина.

Старший лейтенант трусцой побежал выполнять приказание. Вскоре он подвел к Спивакову понурых Коновала и Мацая. Следом подошел Ильин, остановился, наблюдая, в сторонке.

— Доигрались, «деды» хреновы! — возмущенно начал отчитывать солдат Спиваков. — Я ведь предостерегал, что эти игры серьезные!.. Как прикажете теперь кашу расхлебывать, которую вы заварили? Рекомендуют вас под суд отдать! Что скажете на это?..

— Товарищ подполковник! Я про-ошу… простите! — хрипло заголосил Мацай. — Черт попутал, служба почти кончила-ася… Искуплю вину, буду пахать за пятерых!

— Искуплю, искуплю! — вторил Мацаю Коновал. — Вот увидите, товарищ подполковник!

— Ладно, идите. О моем решении вам объявит старший лейтенант Ломакин. Предостерегаю, чтобы без глупостей! Понятно?!

— Так точно! — хором ответили солдаты, четко, по-уставному развернулись и потопали строевым.

— А вы ответите мне по всей строгости! — налетел Спиваков уже на Ломакина. — Развели, понимаешь, анархию. Наведите порядок! Немедленно! Или вы не чувствуете ответственности?!

Ломакин стоял ни жив, ни мертв. Только шевелил посиневшими пухлыми губами:

— Понял… Я все понял… Есть!

— Но с Мацаем и Коновалом никто из молодых в машины не сядет. Да и вообще никто! — вмешался Куцевалов.

— А это меня не касается, — отрезал Спиваков. — Рассаживайте людей, как хотите. Но чтобы задача была выполнена. А вам, товарищ майор, рекомендую впредь не ставить меня перед фактом, когда уже и времени нет, и обстоятельства не позволяют что-то предпринимать кардинальное. Раньше надо было докладывать, — уколол Спиваков замполита. — Все, вперед!

— Одну минуточку, Павел Павлович! — нагнал Спивакова Ильин. Взяв его под руку, как бы провожая к БТР, полковник вполголоса, но настойчиво сказал командиру полка: — Вы делаете ошибку, Павел Павлович, которая может обернуться для вас плачевно. Я вник в обстановку, она не настолько проста, как вы думаете… И потом, не случайно в нашем обществе преступников или замешанных в неблаговидных деяниях изолируют, даже если идет следствие.

— В моем полку нет преступников, товарищ полковник, — сухо ответил Спиваков, высвобождая локоть, — Извините, — отдал он честь…

АВТОР В РОЛЯХ КОМАНДИРА И ЗАМПОЛИТА

Будь я на месте Спивакова, прислушался бы к совету полковника Ильина? Или на месте Куцевалова — смог бы убедить командира полка, что он делает ошибку? Конечно, зная, чем окончится эта история, я мог бы бить кулаком себя в грудь и утверждать, что обязательно прислушался бы, во что бы то ни стало убедил бы!

Ну, а если честно… Окажись вот так, как они, в положении, где острый дефицит времени для размышлений, а горы гремят, люди бедствуют, солдаты конфликтуют, — не знаю, как бы я поступил. Может, так же или по-другому. Во всяком случае, и я, и подчиненные мои были бы глубоко убеждены в моей правоте.

В чем тут дело? Видимо, в сложившемся стереотипе: командир — непогрешим, замполит — заступник и опора командирской непогрешимости. Отсюда возникает некий должностной феномен; если сказал я, командир, что это — черное, то так и есть, черное. Хотя оно совсем белое… Но командир сказал: «Люминь», значит, «люминь», и баста! И я, уже в роли замполита, если не сумел вовремя растолковать командиру о действительном содержании данного вещества, буду первым гнать из «люминя» чистую монету. И внешне она заблестит, отливая серебром. А в микроскоп на нее глянешь — нет, не тот материал, дурим, сами не зная кого, а главное, для чего?

Хотя, в принципе, знаем и кого, и для чего. Ибо существует еще один стереотип, от которого в лексиконе командира наряду с его зачастую врожденным грубоватым фольклором довольно часто звучит слово «запрещается». А в патетической речи замполита — крылатые выражения: «проявим инициативу в дозволенных рамках», «в обязательном порядке исполним предписанное», «установку приведем в действие»… Этот консервант строго регламентирован приказами, директивами, указаниями, рекомендациями и т. д. от самых верхних командных и политических ярусов до низших. Ничего, конечно, в нем плохого нет, ибо в каждом документе есть опыт прошлого, иа котором создается настоящее и будущее — армия испокон веков сильна установленным порядком, где все расписано по полочкам, и дисциплиной. Но так как, с одной стороны, у командира и политработника существует догма непогрешимости, с другой — предписанные законы, а с третьей — реальная жизнь, бурлящая, кипящая и не влезающая порой в рамки директив, то получается, что в одном командире как бы собраны воедино трое: безгрешник, закованный установками педант-перестраховщик (бюрократ) и лавирующий между реальностью и чужим повелением отчаянный канатоходец или горнолыжник. И в одном замполите тоже трое; щит для безгрешника, цепь для бюрократа-перестраховщика, шест и шлем для канатоходца — горнолыжника. Вес они, как лебедь, рак и щука. И надо быть очень искусным наездником, чтобы хоть сносно доехать на них до следующей должностной остановки, где прикручивают на погон очередную звезду.

Я специально столь подробно и поэтому, возможно, сложно построил это повествование. Думаю, что так читателю легче понять, насколько трудны, тернисты и опасны выбранные мною эти совсем не завидные роли.

Итак, я командир. Во мне еще от природы азарт сидит, что-то задорное, желание пробовать и рисковать. С детства улица заставляла меня драться, кататься на коньках по тонкому, прогибающемуся льду только замерзшей реки и частенько проваливаться. В половодье выплывать в лодке и нестись по мутной воде вместе с льдинами. Ездить на крыше вагона пригородного поезда и, проезжая под мостом, на спор поднимать голову так, чтобы его балки легонько касались моих трепещущих на ветру волос, или прыгать между его пролетами, ныряя в тихую гладь, как заправский каскадер…

Случись в моем хозяйстве такое или подобное, что произошло в полку у подполковника Спивакова, а именно во взводе старшего лейтенанта Ломакина, несколько лет назад, до той знаменательной вехи, от которой мы сейчас танцуем и подбиваем бабки, оценивая свою жизнь по-новому, я бы и глазом не моргнул. Нет, конечно, «врезал» бы для порядка Ломакину, на ротного его кандидатуру отставил бы, ну а если бы и назначили его без учета моего мнения (в то время могло и так быть, тем более, я ведь не стал бы трезвонить в колокола о «чепе»), то задержал бы на полгодика присвоение ему очередного воинского звания.

С Мацаем, Коновалом и Ртищевым разговор был бы совсем коротким. Первых двух «выстегал» (хотя, уверен, Ломакин сам всыпал бы им как следует). Ну а последнего перевел бы из автороты в другое подразделение, куда-нибудь подальше, с глаз долой.

С Антоновым, правда, посложнее. Тут мне уже опора понадобилась бы. И тогда, уже в роли замполита, я побеседовал бы с ним по душам, стараясь убедить солдата, чтобы бросил он «права качать» и людей баламутить. В актив комсомольский порекомендовал… И еще, если бы командир реагировал слишком резко (для вида или из-за свойства своего характера): кричал на людей, топал ногами, ругался, я бы как замполит все это смягчал. Говорил бы с личным составом спокойно, с пониманием, душевно…