После приказа

— Они в другом поднаторели, — буркнул Антонов.

— Не сомневайся, как специалисты они гарни, — не дал сбить себя с мысли Березняк, — а были цыплятами поначалу. Или скажешь, что ты все знаешь, все можешь?

— Да нет…

— Так кого я, командир, буду больше к технике приваживать, к службе приучать — того, кто уже вояка, или того, из кого его еще лепить надо? Конечно, молодого, значится. А он возьмет и посему, не разобравшись, упрекнет: дескать, им, умекам, привилегии создаете, а меня гоняете без передыху. Прав он будет? Не прав. Посему у них, опытных, своя учеба идет — предела тут нет. И еще они мне, командиру, должны помочь быстрее из молодого настоящего солдата-специалиста сотворить.

— Смотря как помогать и творить, — опять вставил Глеб, не сдержавшись.

— Ну и как? Может, примеры приведешь? — неожиданно спросил его Березняк, глянув на Антонова цепким взглядом.

Глеб ничего не ответил, только подумал: «Вот, оказывается, к чему он меня опять подводит. Начал издалека, с Дарвина, а свою линию гнет, хочет, чтобы я ему взял все и выложил. Только дудки, я уже раз сказал, прямо заявил, что Коновал над Ртищем издевается, — никто не поверил, и он, Березняк, тоже. Теперь я — «стукач», а лицемеры — «вояки» грудь колесом держат…»

— А вы сами, товарищ прапорщик, уже привели достойные примеры, — ответил Глеб, не моргнув глазом, — когда об отце своем и о бойце, который вас спас, мне поведали.

Березняк кашлянул, вроде как поперхнувшись, понял свою ошибку. С досады он готов был хлопнуть дверцей и уйти в поисках папиросы. Казалось, расположил к себе хлопца, довел, как говорится, до кондиции, но, видно, поторопился. Нет, не такой этот Антонов, чтобы, крутя вокруг да около, добиться от него откровенности.

— Ладно, Глеб, твоя взяла, — усмехнулся Березняк. — Посему побалакаем о примерах недостойных. Я сразу понял, куда ты клонишь, говоря о привилегиях. Хотел тебя подзавести, ну, схитрить, чтобы сам ты рассказал о них конкретно, значится. Ведь не расскажешь? — спросил Березняк.

— А вы мои сказы примете за чистую монету?

— Вот что, хлопец, ты не упрекай. Сказал «а», надо говорить «б». А то сам же — на попятную, и попытки не сделал, чтобы доказать, что Коновал над Ртищевым глумится. Шуточку изобразил. Как это понять? Куда тогда твое самолюбие подевалось, а?.. — припер Березняк вопросами Антонова. — Молчишь, нечем, значится, крыть?

— Нечем, — согласился Глеб. — А что теперь делать? Парни что обо мне думают? Бойкот объявили. Взводный свои выводы строит.

— Посему как не объяснил ты свою «шутку». Она, знамо дело, взвод, роту опозорила. Обидно хлопцам, да и взводного понять можно. И я тебя не одобряю, честно скажу. А балакаю тут с тобою битый час, чтобы помочь тебе из этой «шутки» достойно выйти. Рассказывай как на духу! — потребовал Березняк.

— Нет, я так не могу! — горячо воскликнул Глеб. — Хотя бы Турчина позовите. А лучше — всех ребят. Пусть или судят меня, или милуют.

— Добре, будь по-твоему…

Теперь понятно читателю, почему собрались водители на каменистом склоне у дороги.

— Правильно, — санкционировал собрание старший лейтенант Ломакин, когда ему доложили Березняк и Турчин, — я сам хотел это предложить. Надо Антонову мозги прочистить. Быстро, по-деловому. А то, видите ли, шутковать вздумал…

Глеб, когда ему предоставили слово, разволновался, не знал, с чего начать. Встретился глазами с Березняком. Тот явно подбадривал, мол, не робей, хлопец. И Глеб, набрав в легкие побольше воздуха, выдохнул:

— Мне сегодня прапорщик Березняк рассказал, как погиб его отец на войне. Грудью он закрыл молодого солдата и спас ему жизнь. А в Афганистане нашего старшину тоже боевой товарищ от верной смерти уберег. Шрам видели?.. Так? — обратился Антонов для подтверждения своих слов к Березняку.

— Знамо дело, — пробасил со своего валуна прапорщик, — точно так.

— И у нас многие парни второго года службы бескорыстно помогают нам, молодым. Мусатов, Турчин, Ольхин… Но есть типы, и вы их знаете, которые только ездят верхом, да еще гоняют.

— А конкретно, кто? — послышался насмешливый голос.

— Могу и конкретно…

И Антонов рассказал все не тая: о разговоре между Мацаем и Коновалом за скалой, когда они осквернили только что посаженную березку, невольным свидетелем чего он, Глеб, оказался. О своей стычке с ними, которая чуть не закончилась потасовкой.

— И вы поверили? — выкрикнул Мацай. — Пусть докажет…

— Не перебивай! — резко оборвал Мацая Турчин. — Нехай Антонов выскажется.

— А сейчас послушайте об их подлом замысле, чтобы меня на посмешище выставить, — перешел Глеб к последним событиям и горячо закончил: — Разве любой из вас, зная, какое дикое обвинение выставил против Ртищева Коновал, и, услышав намек Мацая на то, что с Шуркой случится самое худшее, ибо в горах все может быть, не бросился бы к командиру, чтобы это предотвратить?!

Наступило гробовое молчание. Солдаты, Березняк, Ломакин — все сидели ошарашенные.

— Ха, это же надо такое придумать! — артистически всплеснул руками заерзавший Коновал.

— Спросите теперь Ртищева. То, что я вам рассказал, подтвердить может только он сам, — тихо сказал Глеб и обратился уже к Шурке, совсем сникшему, закрывшему чумазыми ладонями свое лицо: — Может быть, сейчас, Ртищев, дойдет до тебя, наконец, какие пакости над тобой вытворялись и кто тебе настоящий друг? Или я соврал? Или ты снова захочешь мне «подставить ножку»? Да есть у тебя гордость, в конце концов?!

— Чего пристал к человеку! — прохрипел Мацай.

— Молчи, ты!.. Придет твоя очередь, — вскочил Турчин.

Он подошел к Ртищеву, присел рядом на корточки, как когда-то у завала возле распсиховавшегося Бокова, и спросил:

— Скажи, Шура, це правда? Бив тебя Коновал? Говорив, що ты специально рулил в ямищу?

Шурка утвердительно кивнул.

— А отстали вы як от колонны? Свечку меняли?

— Н-нет, не так, — буркнул Шурка, открыв красное, сморщенное лицо и шмыгнув носом. — Отдохнуть ему захотелось. Меня учил, как потом врать, чтобы не влетело…

И тогда разбушевалась среди ребят буря… Каждый хотел заклеймить позором Коновала и Мацая. В этот момент и появились гости в сопровождении замполита полка. Ломакин вскочил, начал успокаивать солдат:

— Все, тихо, погорячились и хватит! Потом разберемся…

Но лишь полковник Ильин, корреспондент из газеты и расстроенный майор Куцевалов покинули их, Турчин, как бы продолжая неоконченный разговор, заявил:

— Предлагаю Коновала и Мацая из комсомола исключить!

Голосовали они единогласно.