Последний Герой. Том 1

— Там своя история, — Оксана постучала ногтями по полировке стола. — Условие ему папаша поставил: дослужиться в МВД до капитана. Типа, чтоб «сам всего добился». И потом, дескать, может уволиться на все четыре. Хочет, чтобы ментовка из него человека сделала. Ага, как же… А мы тут, бляха-муха, его перевоспитывать должны. Не РОВД, а детский сад, коррекционная группа, блин.

— Вот как, — почесал я подбородок, задумался. — То есть Колясик — не по зову сердца, а по указке? По принудке тут?

— Он по принудке. И я с ним будто отбываю. Морда — ни в какую его уволить не даёт. Говорит: «Чего ты к парню прицепилась, пусть отработает».

— Ясно… То-то я смотрю, одевается пижонисто. Костюмчик — как с обложки журнала, котлы на лапе — на десять тысяч баксов, не меньше.

Тут Коробова прищурилась.

— Ты какой-то другой, Максим, я тебя не узнаю. В часах швейцарских разбираешься….

— Я нормуль уже… так, голова побаливает чуток, — вспомнил я, что надо немного придерживаться старой роли простака-штабиста, и перевел разговор. — Ну так что насчет моего перевода?

— Слушай, если ты видел, как я плачу, то это не значит, что мы теперь друзья, — пустила немного яду Кобра.

— Насчет друзей — ты права, не верю я в дружбу между мужиком и бабой.

— А я верю.

— Нет, — замотал я головой. — Просто кто-то кого-то хочет трахнуть. Ну так что на счет перевода? Не увиливай.

— Эх, Яровой. Ты хоть преступника живого видел? Не через решетку обезьянника? Не по телеку? Мне рабочие лошадки нужны, а не штабные аналитики.

— Я тот еще конь, просто по мне не видно…

— Петросянишь? Смешно…

Что ответить? Правду не скажешь, что я, Лютый, пересажал столько бандюков и жуликов, сколько современный отдел вместе взятый даже и не видывал. Пришлось выкручиваться по-другому:

— Слу-ушай… Ты говорила, там, на кладбище, что… ну, тот погибший… Лютый, кажется, да? Настоящим ментом был. Это же не просто так сказано. Меня, Оксана Геннадьевна, зацепило. Вот представь, что я тоже таким хочу быть. Как услышал рассказ про него, так в груди что-то ёкнуло. И в голове — щёлк! Хочу, и все… Как он. Как раньше. Не веришь?

Та поморщилась и покачала головой.

— Не очень.

— Ну и ладно… Сама потом поймешь, что я прав был.

— Когда это потом? — откинулась в кресле Кобра, сцепила руки на груди, приняла позу «защиты».

— Когда темнухи раскрывать начну, — кивнул я, не забывая играть пацана.

— Ну, да конечно, на словах все вы, мужики, горазды, а на деле…

— Ну так давай проверим!

— А если проверю? — сузила глаза Кобра.

— А проверь!

— Да и проверю!

— Ну!

Мы уже покрикивали друг на друга, вошли в азарт спора. В душе я потирал руки.

— Выходи на дежурство завтра. С опером дежурным покатаешься сутки по происшествиям, — заявила тогда Кобра с видом победительницы. — Если хоть одно преступление вперед него раскроешь — так и быть, рассмотрю твою кандидатуру на перевод.

— Одно? Хм… Всего-то? А если два?

— Ты? Ха! Не смеши мои седины!

Я поцокал языком.

— Где ты у себя седины нашла? Тебе лет-то сколько?

— Побольше, чем тебе!

— Ладно, — проговорил я примирительно. — Завтра суббота, у меня выходной, вот и покатаюсь с опергруппой по происшествиям. Не привык, конечно, я женщинам что-то доказывать… Ни в постели, ни в жизни. Но что теперь, раз по-другому никак. Через постель же нельзя? — подмигнул.

— Охренел?

— Петросяню.

— Женщинам доказывать он не привык… — ворчала Оксана. — А у тебя баба-то хоть есть? Была хоть?

Память красна молодца промолчала.

— Ты же знаешь, я же тебя… это… любил, — честно ответил я. — Но это не помешает рабочим отношениям. Первым делом — самолеты, как говорится. Железобетонно.

— Да? Самолеты…. А твоего ли поля ягодка, самолетчик?

— Я, может, и самолётчик, но клубничку срывать люблю. Особенно с грядки под запретом.

Она фыркнула, но я заметил — губы чуть дрогнули. То ли улыбнулась, то ли поморщилась. А я сделал вид, что ничего такого не видел. Так положено, таковы уж правила этой игры.

Оксана встала, подошла к принтеру. Тот стоял громадой в углу, на низкой тумбе — старенький, но бодрый.

Она нагнулась, чтобы вытащить из лотка листок. Проделала это неторопливо. Плавно так, с выгнутой спиной, как будто не бумагу брала, а позировала.

Вот коза… Красуется.

Повернулась. Взгляд — пронизывающий, как у рентгена.

— Яровой! — прищурилась она. — Ты опять на мою задницу пялился?

— На неё все пялятся, — хмыкнул я. — Просто остальные не палятся.

Подошла.

— На вот, пиши, — хлопнула на стол передо мной листок.

— Что писать?

— Расписку. Мол, так и так, если не раскрою завтра все суточные преступления, то в розыск больше проситься не буду, и Оксану Геннадьевну донимать не стану. И на задницу ее пялиться тоже не буду. Хотя нет — последнее не пиши.

— Так-с. В смысле, все преступления? На два дела договаривались. Не всё по дежурным суткам можно раскрыть, сама знаешь. Есть дела, по которым долгоиграющие мероприятия нужно проводить, ждать результаты экспертиз и…

— Ну ни фига с-се!.. Ты откуда все это знаешь? — щурилась Кобра.

— Ну-у… я же сводку подшиваю, — слукавил я. — Статистику знаю.

— А-а, — немного разочарованно протянула Оксана, — я уж подумала, в тебя мужик настоящий вселился. Ну так что? Пиши расписку.

— Да пожалуйста. Вот, смотри! — я набросал краткий договор-пари и подвинул листок к ней. — Так сойдет?

— А где указано, что все преступления раскроешь? — вчитывалась она в строки.

— Вот, — ткнул я пальцем. — Все преступления, но только совершенные именно в дежурные сутки, тут я уточнил. А не всякое старье, которое пришли заявлять. Сама знаешь, как бывает: случается, что лодку, например, сп*здят, а терпила только через полгода обнаружит пропажу и идет в ноль-два заяву катать.

— Ну ладно, сойдет, — закивала Кобр. А потом добавила с некоторой грустью, как мне показалось: — Ну все, Яровой, ты проиграл, думал меня провести? Я завтра ответственной от руководства заступаю, тоже в отделе буду… Контролировать раскрытие. Так что обмануть не получится.