Потерянная, обретенная

– Рене! Ну что ты болтаешь!

Мой возлюбленный был очень страстен, он зажигал во мне веселое нетерпеливое пламя, но мы еще не переступили того порога, который отделяет невинных пастушку и пастуха от нимфы и фавна. Он ни разу не повел себя так, как в свое время Кристиан. Александру я не могла бы противиться. Но, кажется, Рене была права.

Я навсегда запомнила тот вечер, когда из-за шторма мы не пошли гулять и остались в его отеле. Мы очень уютно устроились в крошечной гостиной, заваленной коврами и вышитыми подушками, так что казалось, будто мы – две птицы и сидим в душноватом, но уютном гнезде. Мы пили чай из самовара. В Париже тогда было еще мало русских ресторанов, и я впервые видела это чудо. Александр научил меня пить чай из блюдечка. Это и в самом деле очень вкусно – понемногу отхлебывать горячий крепкий чай с лимоном. Любимый, глядя на меня, с удовольствием смеялся:

– Завтра я велю повару испечь для вас пряник.

– Что такое пряник?

– Медовая коврижка с пряностями.

– Такие пекут в Дижоне.

– Да. А в России их делали в виде человечков, животных – лошадей и петухов. Вы будете чудесно смотреться с пряником в руке с вашим горящим, словно лампада, радостным взглядом. Как девочка, которая впервые попала на ярмарку. Я помню, как отец первый раз взял меня на ярмарку. Он был коммерсант, торговал лесом. Но, несмотря на то что мы были очень богаты, меня не баловали. Отец купил мне пряничную лошадку и стакан сбитня…

Он погрузился в воспоминания. За стенами отеля билось море, словно рассвирепевший зверь. Я слушала Александра, словно он рассказывал волшебную сказку. Это было удивительно, и я корила себя, что никогда не интересовалась Россией, не знала, что там произошло, не читала русских писателей. Я представляла себе огромную страну, в темноте и сугробах, вырезанные из дерева терема, уносящиеся ввысь золотыми куполами, и людей, живущих в этих теремах, честных, строгих, правильных людей. Они каждый день едят волшебную русскую еду: красный капустный суп и кашу из гречневой крупы, пьют чай из красивого самовара, кусают пряники и куски сахара, молятся перед иконами, зажигают перед ними негаснущие огоньки в красных и синих стаканчиках – такой огонек был у Александра.

– Вы словно зачарованная, – сказал Александр. – Катя, я люблю вас. Будьте моей женой.

Я не успела ответить – он достал из жилетного кармана крошечную коробочку. На темно-синем бархате лучился невероятный камень – каплевидный, ярко-красный, в простой оправе. Я не могла отвести от него глаз, хотя знала, что мне надо смотреть в лицо Александру.

– Катрин, ты станешь моей женой?

Я любила его. И ответила согласием. Я не могла ответить иначе. И тогда Александр надел мне на безымянный палец чудесное кольцо, которое было мне немного великовато, и поцеловал в голову.

– Я должен попросить вашей руки у вашей тётки? Так принято в России. Но я не знаю, как это делают во Франции.

– Вам, конечно, следует с ней поговорить. Но я должна вам кое в чем признаться. Она мне не тетка. Она моя мать.

Александр слушал меня, собрав на лбу складки. Он ничего не сказал, но я поняла: он осуждает Шанель за то, что она не имела смелости официально признать меня дочерью. Однако он был очень деликатным человеком и промолчал.

– Я приеду в Париж и попрошу ее согласия, – подытожил Александр.

Мне вдруг стало не по себе. Я вспомнила Шанель. Вспомнила, какой несносной она может быть. Но тут же отогнала дурные мысли. Мне было так хорошо здесь, в этой теплой гостиной, перед потрескивающим камином, так не хотелось расставаться со своей грезой!

– Что это за камень? Расскажи мне о нем, – попросила я, любуясь кольцом. Красный камешек был непривычно огранен: его верхняя часть, коронка, осталась гладкой, огранке была подвергнута только нижняя, павильон, уходившая в оправу. Камень словно светился изнутри – игра и переливы света шли из глубины и преломлялись вверху.

– Я не знаю, дорогая. Кольцо принадлежало моей матери. Она была старинного дворянского рода, но обедневшего. Отец же, напротив, был человек состоятельный, деловой, но из самой простой семьи. Мать умерла молодой, меня растил отец, не пожелавший снова жениться. Он дал мне то образование, которое считал достаточным. Отец был строг, но я любил его. Он тоже покинул этот мир пять лет назад. Я остался его единственным наследником. По счастью, капитал был размещен в иностранных банках, и я после революции не остался без средств, как многие мои соотечественники. Пожалуй, я в состоянии обеспечить тебе безбедную жизнь. Даже если этот камень – просто стеклышко и ничего не стоит. Я куплю тебе бриллиантов, каких ты захочешь…

– Мне не нужны бриллианты. Это самое красивое кольцо на свете…

Глава 16

Через два месяца я вернулась в Париж. О, как я отвыкла от него за время, проведенное в Довилле! Мы там почти нигде не бывали, не встречались с людьми, вели замкнутый образ жизни, который так мил влюбленным парочкам. Но это уединение дало мне шанс заметить, как изменилась столица с тех пор, как окончилась война. Оправившийся после тяжелых времен город манил, обещал, притягивал к себе. Париж все еще был окружен кольцом средневековых оборонительных укреплений. Но в самом густонаселенном городе мира – на тенистых улицах, широких бульварах, мощеных площадях – круглые сутки напролет щеголяла, кричала, кипела жизнь. Железные дороги были перегружены: каждый час поезда привозили провинциалов, жаждущих прикоснуться к круговерти столицы и порастрясти тугую мошну – жизнерадостных бургундцев, прагматичных нормандцев, упрямых овернцев, вспыльчивых бретонцев. Приезжали и те, кому больше некуда было податься: иностранцы, бежавшие от революции, войны или просто собравшиеся на заработки: итальянцы, испанцы, евреи, русские… Коренные парижане вовсе не были рады. Пришельцы основывали колонии, под напором которых древний город менял свое обличье. В Тампле и Марэ, где обосновались иудеи, все афиши, рекламы, витрины и даже письмена детей на асфальте – все было на идише, там и тут виднелись звезды Давида, а в витринах табачных и книжных лавочек красовались объявления, что отсюда можно послать весточку в Палестину. Напротив синагоги степенно прохаживались бородатые мужчины в черных шляпах. Они носили локоны, словно красавицы прошлых лет. У иудеев был свой кинотеатр, свои школы, библиотеки, магазины. Но за платьями богатые еврейки приходили все-таки на улицу Камбон.

Русская диаспора, которой я в последнее время по понятным причинам стала интересоваться, жила куда более разобщенно. Значительную часть соотечественников Александра я встречала в такси. Нет, они были не попутчиками, а водителями. Многие происходили из дворянских семей и в свое время занимали в России видные посты. Такси в Париже существовали давно, но теперь их стало значительно больше – тринадцать тысяч машин, как уверяли газеты. Определенного тарифа не было, его устанавливали транспортные парки. Помимо платы по счетчику шоферу полагалось выдать мелочь «на чай», и модный фельетонист шутил, что, мол, получив пять процентов от счета, водитель ворчит, десять – молчит, за пятнадцать благодарит, а за двадцать берет под козырек. Всех возмущало такое беспримерное стяжательство, но, разговорившись с одним из этих Эрихтониев [6] , я узнала, что шофер большую часть выручки отдает парку и вынужден на собственные деньги покупать шины, запчасти, горючее, а также ремонтировать свой двухцилиндровый «Рено», «Пежо» или «Ситроен». И это несмотря на то, что экзамен на право водить парижское такси было выдержать очень трудно, и клиенты в любой момент могли пожаловаться на водителя в компанию, и тогда увольнение следовало немедленно. В условиях конкуренции клиентуру надо беречь!

Такси, автобусы, грузовики, мотоциклы. Да что там! Парижане вовсю обзаводились личными авто. Помню, как мы с Рене, разинув рты, любовались лакированным автомобилем Боя, а теперь каждый мог купить себе машину, в кредит или в рассрочку, – пожалуйста! Люди состоятельные, обидевшись на такую демократизацию предметов роскоши, стали заказывать автомобили по индивидуальному проекту. Это было дорого, но того стоило. Какие только экземпляры не появлялись на парижских улицах! Помню розовый «Бугатти» одной пожилой баронессы, изнутри весь простеганный атласом, словно конфетная бонбоньерка…

Дешево – всего триста долларов, а подержанные отдавали за сто! – стоили шумные неповоротливые «Форды». Доступно, и запасные части можно купить где угодно, а что едем от силы пятьдесят километров в час, так это не беда, куда торопиться? Тогда не ездили в автомобилях на службу, только на пикник, на загородную прогулку. Кто любит скорость, покупает «Амилькар», «Балло», «Беке», «Вуазен», «Дармон», «Пежо», «Сальмсон», «Ситроен». В автосалоне можно приобрести вместительный семейный автомобиль или юркую двухместную машину – и шпарь все сто пятьдесят километров в час!