Потерявшиеся в России

– Так теперь, что? 'Россия - для русских?', 'Бей чер-номазых?'

– Только не надо, а? Вот этого не надо! Тоже мне, на-циста нашли... В больницах ни ваты, ни бинтов, ни меди-каментов. Шприцы с иголками кипятим для многоразового использования. Вот и пусть иностранный врач на своей шкуре испытает наше житье.

– Даша решила не продолжать бессмысленный разго-вор и повернулась, чтобы уйти.

– Я не могу решить этот вопрос сам, - догнал ее голос Семена Моисеевича.
– Завтра утром придет зав отделени-ем, и я ему доложу. Лично в мои планы не входит обижать вашего араба.

Попрощавшись, Даша было ушла, но вспомнила, и уже в дверях обернулась:

– Семен Моисеевич, у него в тумбочке доллары и за-граничный паспорт. Вы бы положили куда-нибудь в сейф. А то, мало ли что? Я смотрю, у вас в отделе проходной двор.

– Ну, знаете!
– вспыхнул Семен Моисеевич.
– Это вы главврачу скажите. Лечащий врач копейки получает. Ня-нечек не хватает, потому что за такие деньги никто в нянь-ки идти не хочет. Да кто вы такая?
– возмутился Семен Моисеевич.
– Ходят здесь, указывают.

Но Даша уже шла по коридору. Напряжение, в кото-ром она находилась последние несколько часов, вдруг от-пустило ее, и она теперь чувствовала только усталость и пустоту в душе. Она вспомнила, что сегодня не обедала, все ждала звонка. Потом она вспомнила свой разговор с Семеном Моисеевичем, и ей стало стыдно за то, что свое раздражение она вылила на рядового врача, своего колле-гу, который меньше всего был виноват в том, что твори-лось в больнице. Ее больница ничем не отличалась от этой и многих других. Поликлиники и больницы являли собой жалкое зрелище. Облупленные стены, подтеки на потол-ках, разбитые тумбочки и убогие кровати, которые поку-пались раз и навсегда. Туалеты - это вообще особый разго-вор. Как говорила Лена: 'Нашим больным после выписки можно давать разряд по акробатике'. Мало влезть с ногами на унитаз, еще нужно удержаться на его тонких стенках. В некоторых туалетах стали прикреплять к стенам что-то вроде поручней, чтобы больному легче было балансиро-вать. 'Господи, да у нас почему-то все общественные туа-леты приспособлены именно к ногам, а не к тому месту, которое и должно размещаться на унитазе', - усмехнулась Даша. И где это видано, чтобы больной приходил в боль-ницу со своими бинтами, шприцами, а его родственники бегали по аптекам в поисках лекарств, которые назначал лечащий врач! И кому нужна тогда эта наша хваленая бес-платная медицина? А зарплата? Больные обижаются, что врачи не всегда внимательны к пациентам, обвиняют в равнодушии и отступлении от клятвы Гиппократа. А врач получает 280 тысяч рублей. И это при прожиточном мини-муме в четыреста тысяч, на которые тоже невозможно про-жить.

С этими невеселыми мыслями Даша ехала домой. По-ка она шла от автобусной остановки, все придумывала, как сказать родителям про Фархата, но неожиданно для себя все выложила прямо с порога. Сказала, что его избила ка-кая-то шпана, что он лежит в больнице и что она любит его и собирается за него замуж. Родители выслушали дочь молча, только отец ошарашено хлопал глазами, а мать всхлипнула, зажала рот рукой-горсточкой и ушла на кух-ню.

– Сильно избили?
– спросил, наконец, отец.

– Сильно. Сотрясение мозга, ребра сломаны.

– Ну, хоть в сознании?

– В сознании. Говорят, ничего опасного для жизни нет, но полежать придется.

– Ах, подонки! Что ж это за мразь такая? Как же мож-но живого человека просто так взять и избить. Человек, можно сказать, с дружественным визитом к нам приехал. Что про нас люди скажут?

Василий Никифорович нервно курил папиросу, делая глубокие затяжки, и табачный дым шел из носа и изо рта, как пар из ноздрей рабочей лошади в морозную погоду.

– А что про нас скажут?
– зло выкрикнула Даша.
– Все и так знают, что у нас человека убить, что муху прихлоп-нуть. И убивают за просто так. А ты говоришь, избить. Вспомни, как в гостинице 'Шипка' пятерых охранников застрелили. А в баре 'Фея'? В директора двадцать пуль выпустили! Будто человеку одной мало. Ну, это, допустим, их бандитские разборки. А Полукарову с десятилетним ре-бенком за что? Матери нанесли четырнадцать ранений в область сердца, а у мальчика - двадцать семь колотых ран. Я видела их трупы... Это же садисты, изуверы. Их тоже убили скинхеды...Но убитые-то русские, которые не име-ли ни капли еврейской, кавказской или африканской крови. Значит им все равно, кого убивать. Фархату просто повез-ло, что остался жив...

– Ты не расстраивайся, дочка. Жив твой Фарад, и сла-ва Богу! Значит обойдется.

– Фархат, - поправила Даша.

– Ну, Фархат, - согласился Василий Никифорович.

– Идите ужинать, - голова Галина Михайловна просу-нулась в дверь.

Они сели за стол, и только теперь Даша поняла, как она голодна. Ужинали, молча, иногда перекидываясь не-значительными словами. После ужина Даша позвонила Лене.

– Не беспокойся, я все сделаю!
– пообещала Лена, ко-гда Даша рассказала ей про Фархата.
– Я его возьму в свою палату.

Потом Даша набрала код Москвы и номер телефона посольства, который дал ей Фархат...

Утором, за завтраком Василий Никифорович вдруг спросил:

– Дочка, в какой больнице твой араб лежит?

– Зачем тебе?
– насторожилась Даша.

– А мы к нему сегодня в больницу пойдем, - объявила мать.

– Зачем?
– испугалась Даша.

– Как это, зачем?
– у Василия Никифоровича припод-нялись брови.
– Человек в чужом городе, один. Ни родных, ни близких. Лежит покалеченный. Мы что, не люди? Это тогда получится, что мы не лучше тех, которые его били.

– Мы ему бульончика куриного сварим. Ему сейчас бульон хорошо. Да блинчиков напеку, горяченьких, - с удовольствием проговорила Галина Михайловна, и лицо ее источала елей.

– Щеки Даши покрылись румянцем, и она, скорого-воркой объяснив родителям, как найти Фархата, поспеши-ла выйти из-за стола.

Глава 12

Мила уже месяц встречалась с Вадимом, но пригла-шение провести выходные на их даче застали ее врасплох. Они ели мороженое в кафе после вечернего киносеанса.

– Тебе фильм понравился?
– спросила Мила.

– Да так!
– пожал плечами Вадик.
– Ширпотреб.

– Ну, с этим я не спорю, - согласилась Мила, слизывая с ложечки мороженое.
– Тогда, что тебе не понравилось?

– Ну, например, не к месту много едят...и не к месту много секса. И это не несет смысловой нагрузки. И секс, и еда как бы сами по себе... Я заметил, что это какая-то но-вая мода в современном кино. Вроде как, если этого нет, то как у Станиславского: 'Не верю!' Получается, в этом и есть высшая форма реализма. И едят-то похабно. Рот на-бьют и разговаривают. Как-то показывали сохранившиеся кадры вручения Нобелевской премии Бунину. Показали его за столом. Он за все время не притронулся к еде, а дик-тор пояснил: 'Бунин не ест, потому что считает, что в кад-ре это будет смотреться неэстетично'. Можно, конечно, сказать, что это глупость или что время было другое, более утонченное. А я скажу, ничего подобного, хамы, конечно, были всегда, а сейчас их просто больше, и их много в ис-кусстве.

– Ну, это, скорее, относится к режиссеру, низкая куль-тура которого и порождает безвкусицу. Только ты, Вадик, утрируешь ситуацию и, как бы, эстетствуешь вслед за Бу-ниным. Жизнь чуть грубее и проще. Общеизвестный факт, что некоторые племена считали процесс принятия пищи занятием индивидуальным, обрядом, который нужно от чужих глаз скрывать, потому что в это время могут напус-тить порчу. Но ведь это не значит, что мы тоже должны стыдливо закрываться и прятать лицо, когда едим.

– Прятать лицо не нужно, но и выпячивать это как очень значимое действо, тоже ни к чему, - упрямо возразил Вадик.
– Эротика, тем более, к месту - это красиво. А ту-пой секс, единственно для того, чтобы привлечь зрителя - это пошло...Еда и секс - это вещи интимные, да и визу-ально малопривлекательные. Дикари это понимали...

Из кафе они шли окружными путями и болтали о всякой всячине. А возле дома, проводив Милу до подъезда, Вадик неожиданно сказал:

– Отец приглашает тебя с Катей на выходные на дачу. Я за тобой заеду.

Это было неожиданно, и Мила даже не сразу сообра-зила, что на это сказать. Вадим ушел, а она растерянно смотрела ему вслед и не могла понять, что это значило, хо-рошо это или плохо, и нужно ли принимать это предложе-ние. Но субботы Мила ждала с нетерпением, и когда Ва-дим позвонил ей утром, она уже не сомневалась: пойдет, потому что ей этого хотелось...