Повесть о днях моей жизни

Большинство мужиков, прочитав прокламации, сейчас же жгли их, некоторые отнесли в волость, более услужливые -- уряднику, который, никогда не видев прокламаций и не зная вообще об их существовании, принимал листки неохотно.

– - На кой они мне черт? Мне бы узнать, какой сукин сын у меня окошко выдавил... Я бы ему показал Москву с колоколами!

К обеду по деревне пошли слухи, что в Осташкове приехали "стюденты" с подметными письмами: будут наводить новые порядки. Первым делом расстригут попа, а на его место поставят своего, потом перепись: у кого сколько скотины, хлеба. Лишнее заберут, а что надо -- оставят на пропитание.

– - Сообрази-ка: восемь сотен!

– - таинственно шептала мне соседка, прибежавшая к нам поделиться новостью.
– - Во-семь сотен!.. Этакая махина!..

– - Неужто, Аксинья, восемь сотен?
– - с ужасом спрашивал я.

– - Восемь со-тен!.. Прям, как стадо ходят, ажио жутко!

– - Где же они живут?

– - А я уж и сама не знаю, -- разводила она руками, -- по овинам, поди, в ометах, в старых ригах...

Слухи о студентах испугали урядника. Захватив листки, он поскакал в город и возвратился оттуда с приставом. В Осташкове начался переполох. По улице забегали простоволосые бабы; завизжали дети, старухи забивались в погреба. Человек двенадцать потащили на допрос. Они отвечали, что "письма" подбрасывают студенты.

– - Какие студенты?

– - Бог их знает, трудно углядеть: все до одного оборотни!

Наш успех был невелик, но мы все-таки были довольны и тем, что люди заговорили. Сойдутся ли, бывало, у колодца, или на крыльце где-нибудь, сторожко оглянутся, спросят о скотине, цене на хлеб, еще о чем-нибудь, потопчутся и таинственно зашепчут:

– - Читал?

– - Чего?

– - А "это"?

– - Как же, в одну завалященькую поглядел.

Начнут рассуждать: отчего, почему?..

Трофим Бычок, мужик с похабным прозвищем, прочитавший несколько раз библию, пустил было слух, что в городе Вязьме, -- а какой это губернии, он не знал, -- родился от блудливой девки Макриды антихрист, который "почал орудовать". Но оттого, что он не мог сказать, какой Вязьма губернии, ему не поверили и к похабному прозвищу приклепали новое: "Блудливая ведомость".

Когда волнение улеглось и становой уехал, мы повторили посев.

– - Ого!
– - говорили на следующий день.
– - "Они", змеи, настойчивы! Чево-ка нынче накакрячили?..

– - В Захаровке-то тоже!
– - кричал, стоя средь улицы, дядя Левон Кила-с-горшок, бывший сотский.
– - Сейчас зять у меня был: словно, бат, их черт ломает -- по всей улице метелью!.. Народ-то, бат, аж диву дался!.. Бросили работы!..

– - Ведь не в одной Захаровне, -- отвечал ему с гумна Прокоп Ленивцев, -- по всей округе прет!

– - Что, робятушки, ангили с небушка сеять золотом на наши деревянные головы!..
– - кричал во все горло Прохор, выползши на середину дороги, -- Что за слова, убей меня бог, ентаревые!.. И ни на макову росинку хвалыни!.. Читайте, православные, набирайтесь ума-разума!..

В полдень его вызвал урядник: он теперь уже уразумел, что за листки летают по Осташкову.

– - Ты это чего надумал, хромой дьявол?

– - Про что вы рассуждаете, Данил Акимыч?

– - Говорят: ты письма разбрасываешь!

Прохор, насколько мог, вылупил глаза, притворившись овцой.

– - Данил Акимыч, ягодка, скажите мне, Христа ради, кто это мутит: я пойду ему в бесстыжие бельма наплюю!.. Не таите, сделайте милость!..

– - Не могу сказать, лучше не спрашивай, -- крутил головой урядник: -- "Читай, православные!" Раз заставляешь читать, ты и подбросил... А за это -- Сибирь!..

Тогда Галкин показал на костыли, печально говоря:

– - Я ведь, Данил Акимыч, без ног: мне несподручно...

Урядник поглядел на его ноги, потер лоб, всполошился:

– - Это ты верно!.. Без ног ты не можешь по всей волости!.. Это какая-нибудь стерва другая!..

– - И потом, глядите, Данил Акимыч, -- поддакивал маньчжурец, -- "оно" ведь день ото дня все больше, тут не один, а шайка...
– - Спохватившись, куда он прет, до пота испугавшись этого, Галкин повернул оглобли.
– - Причем я ведь, Данила Акимыч, не какой-нибудь: я -- Егорьевский, на сражениях участвовал, дважды принимал присягу... Чудаки вы!

– - Ну, скакай домой, что уж там язык ломать, -- махнул рукой урядник.
– - Черт бы их побрал, безживотных, мотаются с листками, а ты через них ночи не спи.

– - А вы спите, Данил Акимыч, -- советовал Прохор.
– - Из-за плевого дела терпите беспокойство!..

– - Я начальник над вами, как же я буду спать?.. Сознайся, ведь читал "их"?

– - Господи, ну как же не читать? Читал, Данил Акимыч, читал!
– - с готовностью ответил Прохор.
– - Она у меня и сейчас в кармане, грешная!
– - Маньчжурец подал листок уряднику.
– - Сгоряча даже хотел на память заучить, ан опосля гляжу: белиберда! И так, извините, обидно стало!.. Эх, думаю, сучьего сына, убил бы я тебя!..

– - Правда, что ли, что студенты-то приехали?
– - выпытывал урядник.

Галкин развел руками.

– - А чума их знает! Бабы по деревне вякают, что правда.

В это время дверь с шумом растворилась, в комнату, как полоумная, влетела Прохорова мать.

– - Ваше благородье!.. Кормилец!.. Ангел божий!.. Он не виноват!.. Может, это кто другие!.. Пожалейте мою старость!..

Прохор затрясся, побледнел.

"Выдаст... Пропало дело!"

Но, пересиливая волнение, беззаботно сказал:

– - Чего ты испугалась, деревня? Разве господин урядник не понимает, что я присяжный человек? Пойдем скорей к себе в хату.

– - Ваше благородье!.. Провались я на этом месте -- не он!.. Чтоб мне света белого не видеть!..
– - пуще выла старуха.

– - Э-э, какая ты несговорчивая, -- насильно тащил ее маньчжурец, -- я ж тебе говорю, пойдем скореича!..

На улице, впившись пальцами в ее руку, так, что женщина застонала от боли, он бешено прохрипел:

– - Зар-режу, дьявол старый!.. Только сделай еще раз!..

Старуха зарыдала.

– - Уходи!
– - оттолкнул ее солдат.
– - Скройся с глаз долой, сердобольная ворона!..

XIV

На пестрой неделе, за три дня до мясного заговенья, в округе произошли великие события, а в Осташкове опять заговорили о студентах.

Перед событиями к нам приезжала стриженая барышня. Чужие люди у нас диво, городские -- два. Барышня оделась в голубое шелковое платье, пальто на меху -- настоящая дворянка. На станции спросила Лопатина, ее послали в Захаровку, а Лопатин в этот день ушел с книжками в Мытищи, приказав жене молчать... Больше часа барышня стояла перед бабой, спрашивая, где Илья Микитич, а та резала корове бураки и молчала, даже не поздоровалась с приезжей. Барышня решила, что баба немая, пошла искать Лопатина по деревне, за ней набрался человек в двадцать пять хвост любопытных, никто не знал, где Илья Микитич. Было холодно, в тонких ботинках барышня промокла, посинела, чуть не плачет, а захаровцы, особенно бабы, пристают к ней с расспросами: по какому случаю ей понадобился Илья Микитич?