Повесть о днях моей жизни

Подостлав в переднем углу соломы, прикрыв ее новой дерюжкой, мальчика -- чистенького, с расчесанными льняными кудерьками и восковым личиком -- положили под образ. Мертвый, он длиннее, тоньше, кисти рук и пальцы прозрачные. Пришла тетка.

– - Убрался, батюшка?
– - тоскливо сказала она, глядя на ребенка.-- Не захотел с нами жить?
– - И горько заплакала.

Мать моя тоже заплакала, а Мотя молчала. Она сегодня и одета была лучше обыкновенного, и если бы не красные, воспаленные глаза и горячечный взгляд, можно было бы подумать, что она покорно равнодушна к смерти сына.

В избу вошел Сорочинский, посмотрел исподлобья на мальчика, сморщил по-старушечьи лицо, заморгал глазами.

– - Михаила, досок бы надо на гроб, -- обратилась к нему тетка.

Он вскинул голову.

– - Деньжонок...

– - Оставайся дома, я сама поеду,-- ответила Мотя и, набросив на плечи сибирку, вышла из хаты.

Стали сходиться соседи. Они тихо здоровались, целовали покойника в лоб и в иконку, стоящую в ногах его, потом шепотом передавали друг другу новости: сколько у кого объягнилось ягнят, в какое бердо ткутся красна, кто вчера дрался, давно ли несутся куры.

Над изголовьем Ильюши горела тоненькая свечка, в избе было сыро и душно: пахло печеным хлебом, потом, грязной постелью, а за окном смеялось весеннее солнце, набухали и лопались древесные почки, верба стояла, унизанная желтенькими гусачками, от земли шел сизый пар.

Радостно звенела детвора, вырвавшаяся из зимних логовищ, весело кувыркаясь, хохоча и прыгая, как молодые разыгравшиеся ягнята. Их писк мешается с блеянием овец, топотом лошадиных копыт, задорно-пронзительным ревом тощих телят. А день ясный, свежий, тихий, пропитанный ароматами просыпающейся жизни, -- и солнце, солнце, солнце без конца...

Вынос тела был на следующий день. Чисто выструганный гробик, с мягким запахом свежей смолы, обвязали полотенцами, накрыв сверху черным коленкором.

Несли дети.

День и сегодня все так же солнечный, так же парит земля, и весна все так же радостно поет, разбрасывая пригоршни цветов и зелени, звенит, ликует, молится...

Стоном стонут похоронные колокола. Твердой походкой, немного сгорбившись, идет за гробом Мотя, за нею -- мать, Сорочинский, Перфильевна, тетка.

Увидав меня, сестра повернула голову, собираясь что-то сказать, но забыла и, только когда мы подошли к церковной ограде, опять остановилась.

– - Ваня, могилка-то хороша будет, глубокая? Поглубже надо.

– - Глубокая, Мотя... Я и крест уже привез.

– - Ага, вот славно, спасибо, милый!.. Камешек бы надо побольше... У нас, кажется, был где-то...

– - Есть и камень.

– - Есть?

Отслужили в церкви панихиду, крышку забили гвоздями, процессия тронулась на кладбище.

Под высокой березой, между сестрой Дуней, умершей двух лет, и дедушкой Андреем Ивановичем вырыта могила Ильюше.

Гроб опустили.

Синею струйкой вьется кадильный дым, скорбно несутся последние песнопения, рыдает мать, припав к корням березы, рыдают тетка и Перфильевна, тихими, печальными нотами звучит голос священника.

И, как далекое эхо, ему вторит клир:

– - Покой, господи, душу усопшего раба твоего...

Когда комья земли ударились о крышку маленького гроба, сестра рванулась вперед:

– - Ему же больно, тише!..
– - вскрикнула она и потеряла сознание.

XVII

Прошла пасха, Фомина неделя, засеяли овсы, пшеницу-ярь, принялись за огороды: возили на конопляники навоз, перепахивали под картофель и просо, сеяли рассаду, окапывали в садах деревья.

Отец, еще с поста заговоривший о моей женитьбе, стал теперь настаивать, торопить:

– - Видишь: мать старая, ей пора и покой знать, а она везде за девочку бегает!.. Брось-ка, молодец, ерничать, и так уж призыв отбыл.

– - У меня, сынок, все руки отбились, у одной-то, в один голос ныла мать: -- и дома я, и в огороде я, и на речке с рубахами -- я, все я да я!.. У добрых людей старухи шерстку прядут, а у меня овцы не стрижены!.. Женись, Ваня, дай мне помочь!..

На примете у них была Катюша Лапша из Столбецкого и Маша Кара -- своя, осташковская.. Потолковав между собой, родители сказали:

– - Вот из этих двух любую выбирай, которая приглянется, та и наша мамаша!.. Гляди лучше: тебе с нею век вековать!..

Я ответил, что глядеть мне нечего: обе не по нраву.

– - Ну, так как же?
– - насупился отец.-- Будешь ждать, когда именитая купчиха на паре приедет?

– - Охота взять Настасью Галкину,-- сказал я.

– - Ты -- хитрый, домовой!
– - засмеялся отец, подмаргивая.-- Ну, что ж, валяй: девка -- дай бог всякому!

Перед вечером я пошел к Прохору.

– - Когда же вы, друзья, соберетесь в собрание?
– - встретил он меня.-- Пора бы уж!..

– - Погоди, Сергеич, соберемся как-нибудь; сейчас есть другая забота.

Я рассказал ему, в чем дело.

– - Эх ты, голова садовая!
– - воскликнул Галкин.-- Да я сам бы за тебя замуж пошел, верная старуха!.. А он: "Как Анастасе-ея! Как Анастасе-ея!.." Ты мне черт или первый друг? Говори сразу!.. "Как Анастасе-ея!.." Слушай, коли хочешь по правде,-- маньчжурец стал трясти меня за воротник.-- Сволочи несчастной за мешок золота не отдам девки, потому -- ей цены нету, а тебе, товарищ, можно!.. С великим моим удовольствием можно, не погляжу, что отец у тебя -- аспид и василиск!..

– - Что тебе дался мой отец?
– - с досадой перебил я солдата.-- На каждом шагу ты меня попрекаешь им!.. Я ведь не за отца сватаю.

– - Понимаю, друг, что не за отца. А кабы за отца, я тебе башку, гадине, проломил бы, честное слово, не лгу!.. Я разве не чую, что за себя... Эх, и чего ты только заступаешься за Ирода!
– - с искренним огорчением закрутил Прохор головою.-- Бил бы его, домового, хуже собаки, а он туда же -- Филарет милостивый...

Повернувшись к окну, маньчжурец закричал: