Повести
Шрифт:
Иван смотрел на него, хмуря лоб, не видя лица в избяных потемках.
– Царь Василий посылал кашевара тебя отравлять. Царь Василий и меня посылал с тем же делом. Но Фридрих Фидлер есть честный человек. Он не забыл твоей благородной услуги - как ты ему в Праге спасал жизнь.
– Правду молвит!
– закричали "воры".
– Сёдни кашевар приходил от воевод.
– Ну-ка, сыщем его, ребята!
– Поглядим на царское зелье!..
И они с бранью и криком выбежали из избы.
– Спасибо тебе, друг!
– сказал Иван.
– Не думал я тебя тут встретить.
–
– Я - пахарь, пашущий землю, - тихо сказал Болотников, - пашу и буду пахать ее, доколе не родит она плод...
Утром "воры" повесили кашевара перед городскими воротами (у него нашли яд). В стане узнали и об измене Фидлера.
– Эй, немец!
– кричали оттуда.
– Такова честность ваша?
А калужане сходились к воротам, смотрели на кашевара и говорили:
– Лихо ремесло на столб занесло!..
С теплыми днями не стало в городе хлеба.
– Ай месяц май, тепел, да голоден!
– говорили "воры".
– В Тулу уйти бы, там-то и запаса вдоволь и помочь не малая - Шаховской да царевич Петр.
Вскоре узнали: князь Телятевский разбил воевод на реке Пчельне, идет к Калуге.
Болотников позвал Заруцкого, молодого "воровского" атамана, и спустился с ним в подземный ход.
Потом "воры" стали сносить туда пузатые черные бочки и всякий боевой "запас". А торговые люди зашептали: "Уйти мыслят!" И вот подул ветер на город. На поле зажгли хворост, двинули туры и покатили груды горящих дров к городской стене.
Калужане закричали.
Сплошной дровяной вал трещал, протянув над рекой мутные космы дыма.
Огонь с ревом сокрушал валежник, объедал бревна; на стены летели головни и уголья...
Болотников вышел из подземного хода. С обрыва было видно - за низкой дымовой завесой наступали воеводы. Он подождал, пока огонь стал совсем близок, и кинулся к устью глухого, уходившего под землю лаза.
– Запаляйте!
– сказал он.
"...И тако подняся земля и с дровы и с туры и со щиты и со
всякими хитростьми приступными..."
"Воры" выскочили из Калуги и погнали воевод.
4
Двадцать первого мая Шуйский вышел "на свое государево и великое земское дело". Взяв и разорив Алексин, он пришел под Тулу, где затворились Болотников, Шаховской и "Петр"*.
_______________
* "П е т р" - предводитель терских казаков Илейка Муромец, назвавшийся царевичем Петром.
Стотысячная рать стала по обеим сторонам Крапивенской дороги. В большом полку - Скопин-Шуйский, в сторожевом - Морозов. Близ реки Упы "наряд": пушки с потешными прозвищами - "Соловей", "Сокол", "Обезьяна". При Каширской дороге, за ольшаником и гущей ломкой крушины, - казанские мурзы, черемисы и чуваши.
В низине лежала Тула, приземистая, за стеной, со своими четырьми воротными башнями. Пушистый болотный седач и темно-зеленый сабельник покрывали поле. Выблескивая из травы, проходила под стеною и дальше текла городом Упа...
Люди всходили на стены, втаскивали наверх пушки, мазали деревянным маслом горелые стволы пищалей. За рекою был стан. Иногда ратные подбегали
близко, кричали: "Эй, Тула, зипуны вздула!" - "Ждала сова галку, да выждала палку!– отвечали "воры".
– Так и с вами будет: всем вам царь по шишу даст!.."
Близ Кузнечной слободы в грязной воеводской избе лежал Болотников, со вздутым горевшим плечом, медленно приходя в себя после того дня, как встретившие под Тулой воеводы загнали его в город...
...Тогда у Калуги "воры" взяли большой запас. В семи верстах от Оки Болотников встретил Телятевского.
Старый, с белыми насупленными бровями князь сказал:
– Таково-то! Был у меня в холопах, а нынче стал надо мной воеводой!
– Какая обида была, - ответил Иван, - о том не помню. А молви-ка, где нынче сын твой Пётра? Да сказывай, пошто против царя стоишь?
– Петра - в Туле, - сказал Телятевский, кладя руку на грудь. (Блеснули голубым связанные из колец доспехи.) А против царя мы встали за его кривду и ложь. Издавна у нас вражда с Шуйским...
...В Туле Иван увидел Грустинку. Он не обрадовался ей и сам себе удивился, что так зачерствел за эти годы. Она стояла на забитом телегами дворе, все такая же, со слепым взглядом, с иссиня-черной, перекинутой через плечо на грудь косою. Молодой Телятевский вышел из избы, опасливо метнул по двору глазами. И тут Болотников закипел и медленно, тяжело двинулся к Петру.
– Полно!
– глухо сказал он.
– Не срок ли тебе дать ей волю?
– Ступай, ступай!
– низким, густым голосом сказала Грустинка, не узнавая Ивана.
Петр усмехнулся и двинул насупленными, как у отца, бровями.
– А на што ей воля? Ныне меж нас любовь да совет.
– Любовь да совет?!
– закричал Иван и схватил Петра нывшей от раны левой рукою.
– А от кого она вне ума стала? Да мыслишь, не знаю, кто ее, сироту, на цепи держал?!
Грустинка кинулась к ним, оттолкнула Болотникова и заслонила Телятевского.
– Ступай, ступай!
– низким, густым голосом сказала она.
– Не тронь И в а ш к и мово, не обижай, к н я ж и ч!
– К н я ж и ч?!
– прохрипел Болотников и воззрился на них, кинув руку на саблю.
– Таково она всех кличет, - с усмешкой сказал Телятевский, - не тебя единого.
– Ну, худые ваши любовь да совет!
– крикнул Иван и добавил сквозь зубы: - Посек бы тебя, князь, кабы не она!..
Болотников привстал и потянулся к ковшу на столе - пить. В избу вошли Юшка Беззубцев и крепкая, с веселым румяным лицом баба.
– Не легчает?
– спросил Юшка.
– Я вот лекарку те привел. Догляди-ка воеводу, женка!
– Пулька тут либо стрелой ударило?
– спросила баба, дотрагиваясь до замотанного холстом плеча.
– Саблей, - сказал Болотников.
– Саднит да жжет, будто пить просит.
Женка осмотрела руку.
– Ништо, - проговорила она.
– Даве зрела недужного, так у него рана в боку грызет, а кругом красно и синь, и та рана зовется в о л к. Вот то худо.
Она вынула из посконной торбы охапку сухих трав, взяла узкий зубчатый лист и, намочив в воде, приложила к ране. Длинный пахучий стебель упал Ивану на грудь.