Превосходство Борна (др. перевод)

С нею рядом тогда был Дэвид, старавшийся выбраться из персонального своего тупика, как говаривал он не раз, скрывая изо всех сил испытываемую им боль, и радовавшийся любым проблескам в еще не оправившемся от шока сознании. О Боже, с какой жадностью набрасывался он на книги! С чувством глубокого удовлетворения констатировал Дэвид тот факт, что он восстанавливал в памяти целые исторические эпохи, что, однако, никак не компенсировало того, что из прошлой его жизни многое для него до сих пор оставалось загадкой. Как часто по ночам слышала она шорох матраца! Она понимала, что он встает с постели, чтобы остаться наедине со своими неясными мыслями и возникавшими в его подсознании смутными образами. Переждав несколько минут, она спускалась по лестнице в холл и садилась на ступеньки, вслушиваясь в темноту. И однажды, впервые за долгое время, это случилось: ей послышались тихие рыдания сильного, гордого мужчины, чья душа словно билась в агонии. Она подошла к нему, но он отвернулся, испытывая и смущение, и страшную боль. «Одному тебе не под силу справиться с этим, мой дорогой, — сказала она. — Так давай же сразимся с невзгодами вместе, как уже делали это раньше». Тогда он начал говорить — сначала скованно, затем все более свободно. Слова полились, как вода из прорванной плотины. И он, перестав наконец сдерживать себя, высказал ей все, что прежде глубоко таил в себе.

Не забудь о деревьях, Дэвид! Мои любимые деревья — это клены! И представь себе кленовый лист! Пусть он напомнит тебе о консульстве, мой дорогой!

Она должна предпринять кое-что! И, преисполнившись этой мысли, Мари дотянулась до шнура и потянула за него, вызывая сиделку.

Через пару минут дверь отворилась. В комнату вошла китаянка лет сорока пяти в накрахмаленном белоснежном халате.

— Чем могу помочь, моя дорогая? — спросила она сочувственно по-английски с милым акцентом.

— Я ужасно устала, но никак не могу уснуть. У вас не найдется на этот случай какой-нибудь таблетки?

— Я спрошу у вашего врача, он пока еще здесь. Думаю, все будет в порядке.

Как только сиделка вышла, Мари встала с постели и подошла к двери. Больничная ночная рубашка, несоразмерно большая, сползла с ее левого плеча, и потоки дувшего из кондиционера прохладного воздуха всколыхнули легкую ткань.

Когда Мари приоткрыла слегка дверь, молодой мускулистый охранник, сидевший справа на стуле, встревоженно вскочил.

— Да, миссис? — спросил он.

— Тс-с-с-с! — приложила Мари указательный палец к губам. — Зайдите-ка сюда! Быстренько!

Немного смущенный молодой китаец проскользнул в комнату. Мари подошла торопливо к постели и легла, не прикрываясь одеялом. При этом ее правое плечо обнажилось: ночная рубашка вновь соскользнула, открыв взору холмик груди.

— Подойдите поближе! — прошептала она. — Я не хочу, чтобы меня еще кто-нибудь слышал.

— Что такое, госпожа? — произнес охранник, не сводя взора с полуобнаженного тела Мари и оставляя без внимания ее лицо и длинные золотисто-каштановые волосы, и нерешительно шагнул вперед, стараясь все же держаться на расстоянии. — Дверь плотно закрыта. Нас никто не может услышать.

— Я хочу вас попросить… — Ее шепот стал едва слышен.

— Даже мне не разобрать, что вы говорите, миссис, — проговорил он, продолжая приближаться к ней.

— Вы — самый милый из всех моих стражей. И вы всегда так добры и внимательны ко мне!

— Для другого отношения к вам, госпожа, нет причин.

— Вы не знаете, почему меня здесь держат?

— Исключительно в интересах вашей собственной безопасности, — солгал охранник нарочито равнодушным тоном.

— Понятно.

Услышав снаружи звуки приближающихся шагов, Мари ловко дернула всем телом. Рубашка соскользнула еще ниже, обнажая и бедра. И тут распахнулась дверь.

— О-о! — испуганно воскликнула китаянка. Было ясно, что представившееся ее взору зрелище произвело на нее весьма неблагоприятное впечатление. Она бросила вопросительный взгляд на пришедшего в замешательство охранника. Мари между тем пыталась себя прикрыть. — Я удивлена, что ты оставил свой пост у двери.

— Госпожа хотела поговорить со мной, — пятясь назад, сказал в свое оправдание стражник.

Сиделка резко повернулась к Мари:

— Это так?

— Да, если только он не лжет.

— Глупость какая-то все это, — пробормотал крепыш охранник, добравшись до двери и открывая ее. А затем добавил: — У госпожи не все в порядке с головой: помутилось сознание. Вот и несет всякую чушь.

С этими словами он вышел и плотно закрыл за собой дверь.

Сиделка снова внимательно посмотрела на Мари, во взгляде ее ощущалась тревога.

— Вы хорошо себя чувствуете? — спросила она.

— Мое сознание ничуть не помутилось, и я вовсе не тот человек, который может нести всякую чушь. Я всегда отвечаю за свои слова. — Мари сделала короткую паузу, потом продолжила: — Пожалуйста, когда тот здоровяк майор уйдет из больницы, зайдите ко мне. Я хотела бы сказать вам кое-что.

— Сожалею, но сделать этого я не могу. Вам надо отдыхать. Вот снотворное для вас. Вода, чтобы запить, как вижу я, у вас есть.

— Но вы же женщина! — произнесла Мари, выразительно посмотрев на сиделку.

— Да, женщина! — не без гордости согласилась азиатка. Она поставила бумажный стаканчик с таблеткой на столик у кровати Мари и вышла из комнаты, бросив напоследок вопросительный взгляд на свою пациентку.

Мари выбралась из постели и, подойдя на цыпочках к двери, приложила ухо к металлической панели. До нее донеслись приглушенные отзвуки торопливого разговора, скорее всего на китайском. О чем бы ни был и как бы ни протекал этот короткий взволнованный диалог и чем бы он ни закончился, начало было ею положено. «Побольше размышляй над тем, что ты видишь, — не раз внушал ей Джейсон Борн в те чертовски трудные дни, которые они провели в Европе. — Это оказывается куда эффективней, чем что-либо иное. Увиденное позволяет тебе делать гораздо более достоверные заключения, чем самая правдоподобная ложь, которой люди столь охотно пичкают друг друга».

Она подошла к бельевому шкафу и открыла его. Похитители оставили ей некоторые из вещей, купленных для нее здесь, в Гонконге. Кроме того, там лежали брюки, блузка и туфли, которые были на ней в тот день, когда ее доставили в больницу. Никому даже в голову не пришло убрать их. Да и зачем они стали бы делать это? Ведь ни у кого не вызывало сомнения, что она тяжело больна: все видели собственными глазами, как ее била дрожь и душили спазмы. Будь на их месте Джейсон Борн, он бы сразу понял, что к чему.

Она взглянула на небольшой телефонный аппарат, стоявший на столике. Это был компактный прибор со встроенной в него панелью с кнопками для набора номера. Мари удивлялась, зачем он вообще здесь находится, когда звонить ей было некому. Она подошла к столику и сняла трубку. В ней было тихо, как и ожидала она. С помощью телефона Мари могла лишь подать сигнал для сиделки. Это все, что нужно было ей в данный момент, и все, что ей дозволялось.

Подойдя к окну, Мари приподняла белую занавеску, чтобы взглянуть с сожалением на ночной город. В небе над Гонконгом сияли яркие разноцветные огни. И ей подумалось вдруг, что небо это было ближе ей сейчас, чем земля. Да будет так, как сказал бы Дэвид, или, скорее, Джейсон.

Вот дверь. А за ней — коридор.

Да будет так!

Она подошла к умывальной раковине. Больничная зубная паста и щетка были еще в пластиковом мешочке, мыло, тоже нетронутое, лежало в бумажной упаковке. Другими словами, она ни к чему не прикасалась, все было девственно чисто.

Дальше располагалась ванная. Там все было то же самое, за исключением автомата по выдаче гигиенических салфеток и небольшой инструкции к нему на четырех языках с описанием того, что можно и чего нельзя делать.