Приходите за счастьем вчера
Шрифт:
Кет хотела сказать, что самолёт задержали, но ей стало всё равно, хочет её здесь видеть Элайджа или нет. Осторожно опустившись на колени, она положила герберы к небольшой плите, на которой не было написано ничего кроме имени и притронулась к букве «М». Плита с одного боку, где не было тени кустов нагрелась, и была горячая.
– Я к ней приехала. – Из глаз полились первые слёзы. – К вам.
Закрыв глаза ладонями, Катерина заплакала и осталась сидеть, пока не выплакала все слёзы. Потом неуклюже поднялась, и побрела в сторону шоколадных деревьев и дома. Всё время простоявший на своём месте Элайджа, не пошёл вслед за ней, сел на примятую ею траву, чувствуя, как закружилась голова и напряжение слишком быстро покинуло тело. Внезапно ему захотелось спать – вспомнил, что из-за смены часовых
– Всё-таки она приехала.
И он заснул.
Проснулся Элайджа от того, что почувствовал запах еды, и во сне вспомнил, что давно не ел. Катерина вернулась и сидела, положив его голову себе на колени. Она уже не плакала, а смотрела вдаль. Увидев, что он проснулся, вопросительно тронула за воротничок рубашки. Элайджа перекатился в сторону и сел рядом.
– Почему ты не дал мне сказать тогда?
– Сначала не знал, хочу ли застать тебя здесь. Да и потом не хотел отвечать на твои вопросы.
– Я до последнего придумывала причины не приезжать, – призналась Катерина.
– Не придумала достаточно важной причины? – хрипловато поинтересовался Майклсон.
– Ничего уже изменить нельзя, только вычеркнуть из жизни. – Элайджа понял, о чём она – об этом дне, точнее дне два года назад. – Но это у меня не получается. Держи, мне сказали, что ты второй день здесь и ещё не был на кухне, – неожиданно переменившая тему Кет, так и не взглянув на него, подала бутерброд с котлетой и бутылку минералки. Он прожевал, отпил глоток и повисло молчание.
– Но почему? Я не понимаю.
– Потому что я оказалась уродом. Когда я забеременела, это было такое счастье… – Её ладонь непроизвольно легла на живот, глаза вновь затуманили слёзы, но женщина их поборола – бесполезные, – и быстро оперлась обеими ладонями о траву. – Знаешь, ведь почти не бывает, чтобы всё сразу… Можно сколько угодно изображать из себя королеву без королевства, но мы все знаем, что я ничего особенного из себя не представляла – девочка как девочка, разве что фантазии и целеустремлённости побольше. И когда у нас появилась Маргарит, она стала моей привилегией, гордостью, которой никогда не было бы у другой женщины. И мне не было больше стыдно за то, как я жила без тебя. – Катерина пожала плечами. – Но родить мне не удалось, а ты умер. – Её лицо исказилось нервной судорогой, став некрасивым. – Я ненавидела себя, и тебя ещё сильнее, потому что ты сначала не приехал, когда я была дурой, а потом, когда я уже поняла, что сама виновата во всём, продолжал меня любить. Мне хотелось, чтобы тебе было так же больно, чтобы жизнь кончилась не только для меня, чтобы ты стал слабым.
Последние предложения она пробормотала сквозь слёзы, и замолчала, испугавшись, что собьётся на рыдания.
– Ты мне была нужна в тот день. – Элайджа запнулся и, отбросив гордыню, признался: – Я впервые с детства плакал, и это было… Это было не стыдно, а как будто я раздавленный. Испугался, наверное.
– Нет, не испугался. – Ладонь Катерины скользнула по плечу и почувствовала, как оно вздрогнуло. – Тебе было больно.
– Да, – Элайджа попытался переварить определение и понял, что не испытывает стыда и теперь. По крайней мере не перед ней. – Это и было очень больно. А потом я ждал, когда ты настоящая вернёшься. Только ты даже не подпускала к себе. Я подумал, что раз я не получаю сочувствия, то хотя бы твоё тело... – Он помолчал. – И я был таким ласковым и предупредительным не только из-за заботы о тебе, а ещё потому что надеялся подкупить. Надеялся, что ты сама ляжешь в мою постель, а после – впустишь и к себе в голову. Иногда почти получалось. Потом, когда мне показалось, что я поймал синюю птицу за хвост, ты снова уехала. – Его рука непроизвольно сжалась в кулак. – Беременная моим ребёнком, но это не главное. Главное, что уехала. И до сих пор не понимаю почему.
–
Я надеялась на скорый выкидыш, но всё тянулось и ничего не происходило. Боялась оказаться снова некондицией. Ну, и надеялась родить и вернуть свои представления о нас. Мне не хотелось быть обязанной тебе. Твоей жалости. Я никого не способна сделать счастливым, как бы высоко ни поднялась по карьерной лестнице и даже нарожав полк. Да ведь и не при чем тут моя неспособность родить – просто была идея фикс, как быстренько состряпать себе счастье, сделав вид что Кетрин Пирс за эти семь лет не появилось, а только Катерина Майклсон. Если ты будешь счастлив… Эл, Элайджа, – обхватив его лицо ладонями, она попыталась улыбнуться, но не получилось, и в голосе зазвучала печаль, – я не хочу мучить тебя. Если нужно, я отпущу тебя и отдам тебе детей, сразу обе будут с тобой. Я не заслужила Софии.– То есть ты меня любишь? – сухо спросил Элайджа, глядя, как отстранившись она вытирает щёки. Катерина уставилась на него. После всего её монолога, забравшего все силы, он способен только на этот вопрос? Ответ, на который итак очевиден?
– Ты же никогда меня не предавал и не унижал. Да.
– А как же с теми документами по Толосу? Или, когда изнасиловал? Или, когда ударил?
Кет нахмурила брови, но каким-то чутьем выхватила нужное предложение.
– Сан-Франциско – теперь это неважно, и про пощёчину тоже.
Он все эти глупости уже слышал, стоя на дорожке к дому в Мистик Фоллз и подозревал, что малышка-Елена самолично выела бы ему печень, узнай о насилии над сестрой. И хотя Елена была права применительно к жизни, он достаточно разумен, чтобы осознавать это, а все умозаключения Катерины были глупостями, но в действительности они оказались заживляющим бальзамом.
Вряд ли Катерина понимала, что к Элайдже никогда не стремились так безоглядно, алчно и бесстыдно требуя его внимания и отдачи себя всего – она слишком давно оторвалась от внешнего, чтобы суметь оценить разницу очевидную чужим людям.
– Тогда объясни поточнее, ты хочешь меня в очередной раз бросить, или мне просто дано разрешение на промискуитет?
– Нет. Я не верю, что ты будешь спать с каждой встречной. Просто если ты найдёшь ту, с которой сможешь не думать о прошлом, то ты мне ничего не должен и можешь быть спокоен за свою жизнь и наших дочерей.
– Катерина… – повисла пауза, Элайджа сидел, привалившись спиной к сетке кустов. Голос звучал с откровенной иронией: – Ты серьёзно? Вправду считаешь, что я буду счастлив с любой другой, которая будет пару раз в год отпускать меня сюда с тобой и потом встречать с милой улыбкой и распростёртыми объятиями? Поверю в её благородство после тебя, которая хочет всего, сразу и с потрохами и если ей не дают этого, то провались оно вовсе? Или предлагается верить в моё собственно благородство, и что я не буду ей изменять с тобой при первом удобном случае? Которых будет предостаточно, учитывая общих дочерей.
– Об этом ты говорил в Болгарии. И потом в «Фиалковом приюте».
– Говорил. Может, в ярости даже так и вправду считал, только говорить можно что угодно, Катерина. А на деле, со мной рядом по-прежнему сидишь ты.
– Да. И не могу понять, почему рядом с тобой сижу я.
– Потому что я тоже не свят, – уже сухо ответил Элайджа. – Мы оба намеренно унижали друг друга и не могли остановиться. Я давно знаю, что ты мне простила Сан-Франциско, Катерина, что твое тело было совсем не против этого насилия, но...
– Но тебе мало этого, – она поцеловала его в лоб тем же поцелуем, которым обычно ободрял он. Элайджа колебался, привычная холодность боролась с желанием поддаться нежности губ и глаз Кетрин. Проскрипел:
– Да. Я поддался на провокацию. Мне трудно это забыть, но возможно, а простить тебе то, что ты меня толкнула на эту грань, ещё труднее. Я всегда буду помнить, что унизился. И оттого ты мне иногда очень... неприятна. В эти минуты, чем ты краше, тем хуже.
Кетрин сглотнула. Наконец, она сообразила, о каком выборе идет речь. Либо с ней, либо одиночество. Второе, конечно, тоже при её присутствии в доме и его постели, но они всегда мало, что решают. А первое Элайджа не выберет, пока не почувствует, что им вместе можно жить достойно. И враньё тоже не примет.