Приключения Трупа
Шрифт:
А одна жена получила гроб и открыла.
Посмотрела на тело и — села:
— Лоб — в поту, как дуб в цвету, уши — из нежного мыла, не из кожи, и оскал — непохожий.
Труп лежал лучше прежнего, постылого, и моложе немилого.
Прибежали соседи и в беседе подсказали:
— И другие получали дорогие останки, но едва ли по осанке такие, как ждали.
Был суровый Труп дюж и гражданке — люб и мил: зажил бы, как новый муж, и без наживы не затужил!
Да не те приложил известия: помер!
И в красоте
XXIX. ИЗ ДРАКИ — К КЛОАКЕ
Бывший боец в тылу — лишний юнец на балу: сидя без опаски в углу, видит пляски и кутерьму, но строят глазки не ему, словно любовные вязки герою — ни к чему.
В обиде на посторонний тон быта рассуждает он, как в обороне, сердито.
На фоне войны, где со спины сдирают стружку, кажется ему, что мирные люди везде играют в игрушку. И разница, замечает, как на блюде: там — у орудий на мушке — ползут настырные по костям к краю опушки, а тут — куражатся по ресторанам, дразнятся, опустошая кружки, и в пьяном зуде катают не пушки, а жирные груди подружки!
Фронтовик отвык смотреть на пляжную лень и пёсьи ворсинки в стакане сока после того, как каждый день у него — смерть и морока на грани заскока, на волосинке от шока:
— Забыть, — плачет под сурдину, — что ты наполовину покойник, значит не жить. Шуты на бойне! Им бы сыть заполучить и нимбы! И ходить под наркозом, а на угрозы иноземной заразы — и глазом не косить. А со страной зато — лишь бы что! Им бы, презренным, утаить и отвагу, и кручину, и ни шагу не ступить, чтобы остановить лавину, а набить утробы и — в малину!
Ветеран боёв — суров и ничуть ни гурман, а потому и не простак: суть жизни, по нему, не в тризне натощак, а в голодовке на пиру — в обновке не ко двору гуляк. Получил в круговерти печать, что вступил со смертью в брак — не растрать пыл на пустяк!
Нет сомнения, что такие рассуждения солдата — достойный ответ на любые ухищрения разврата.
Фронтовик — передовик в отказе от бытовой грязи.
Но он — не покойный, а живой человек и на век обречен проказить: пройдет срок, и былой настрой на голодный паёк найдёт поворот и улизнёт наутёк.
А вот холодный Труп, наоборот, ни от кого и ничего не ждет. Он — не глуп и не умен, но покой для него — сухой закон, и настрой бывшего бойца — оплот для остывшего мертвеца.
Однако события в развитии поразительнее своего посыла: клоака тыла и его поглотила!
Сначала жена тайком порыдала: сор не выметала.
Потом побежала во двор сказать о возвращении мужа:
— Война, перемать, зажала в ущелье — не сдюжил!
Собрала толпу на тропу — повела в квартиру.
Вой подняла — наперерез всему миру!
А герой исчез: мундир цел, а командир — улетел!
Ну, дела! Не по ранжиру!
— Не пойму, — изрекла вдова, — голова была в поту…
— Ту-ту! Дал дёру! — пристал к разговору дворник. — На бал солдат: на разврат! Позорник!
— Жене —
агрессия! И до чего зла! — признали глухо.— А мне пенсия за него нужна, — понесла молодуха.
— Пенсия нужна? — в толпе замигали глазами. — А рожна не видали?
— Видали, — отвечали сами, — на тропе да с ногами!
И захохотали — без печали.
Пошла жена, белым бела, как дым у окна, заявлять о пригожей пропаже, похожей на кражу.
Брела в контору не скоро — бед ждала от разговора!
А там — глядь: гам вразнос, галерея слёз, бред вперехлёст и за печать на справке — в давке очередь!
Обмерла:
— Хвост длиннее ночи ведь!
И от живых — чередой навстык — такой крик:
— МОчи нет! Серенады пел и посмел удрать!
— Надо их, мать, на отстрел сдать!
— Ждала козла, а толку? Заглянула в пасть волку: шлёп в гроб и — шасть на разгулы, в самоволку!
— А чей отпрыск, кровь чья? Свекровь — змея!
— Враг — не дурак неуклюжий. На войне как на войне: по всей стране обыск нужен!
Судили — рядили, устало давили бока, пока вдова не сказала слова:
— Глупо верещать из-за обуз! В военкомате имя Трупа оскорбили — давайте сообща снимем с фамилии груз!
Застыли. Подхватили. Обговорили и — учредили поголовный союз терпения для спасения кровных уз.
Сочинили и свой неотступный кодекс.
И открыли — большой трупный розыск!
Возвращение Трупа с уступа породило глухое раздражение. Население тыла полюбило своего героя, но допустило его размножение.
Повсюду кричали упрямо:
— Мой оттуда и тот самый!
— Твой — идиот без медали!
— Моего награждали, а твоего не видали!
Главной причиной скандала из-за молодца стала неясная личина славного мертвеца.
Оттого — и мешанина без конца, и спутница ужасного момента — путаница в документах.
Кроме того, пока ждали смельчака вкупе, возросла в объеме и нужда в Трупе.
Дела стояли без управы, печали — без забавы, а вражда расцвела со зла — кроваво. В доме мечтали — о кормильце, в другом — о любимце, за углом — об озорнике, у кабака — о напарнике, в ларьке — о должнике, у станка — об ударнике.
Разлука с телом пролетела не в бровь, а задела по нерву и веру, и науку, и любовь.
Жалость к павшим превращалась в происшествие, а следствие по особам, сбежавшим из гроба, заводили часто, как автомобили у начальства.
Сектанты искали — святого.
Уверяли, что без крова таланты ему — ни к чему.
Умоляли, чтобы жители не держали злобы на учителя.
Взывали к чужим, чтобы отдали им отца отцов, и предупреждали ради морали, чтобы не срезали прядей с мертвеца мертвецов.
Обещали, что за целого прародителя народ обретёт переход в закоренелые небожители.
Но в споре из-за престола не избежали раскола.
Многие, даже убогие ревнители веры, в задоре и раже предлагали сомнительные химеры.