Приключения Трупа
Шрифт:
— И голый, возможно, щедрый в раскройке! — оценил косматые горки лысеватый, но зоркий сосед Трупа по койке.
— Старик, — возразил на то лохматый призывник. — Глупый бред! Что с него сносного? С голого — голову?
— Не вник по злобе? — укорил дед. — Распыл в уме?
— Нет. Кожа корёжится, рожа скукожится. Ни мне, ни тебе — ни бе, ни ме!
— Вмиг! — сосед испустил крик, ножницы навострил и остриг завитушки себе для подушки и на парик.
— Прикрепил к своей холке на нить, прицепил к ней заколку и объяснил:
— Ходить в самоволку.
Локон на палочку накрутил,
— На ночку смягчил точку.
Лохматый сострил — уступил:
— Ребята, богатый! А на воротник?
И снова старик и стриг неживого, и брил, и твердил слово в слово:
— Пушок — под корешок, волосок — в мешок, от голого — в голову, от дряхлого — мягкого, старик — на парик, из трупа — купа, из гнилушки — подушки!
Доброта Трупа нарастала валом и без шурупа держала за живое и фронтовое, и тыловое хозяйство. Маета разгильдяйства преобразилась в ретивость. Посольства за хлебосольством мертвеца прибывали без конца.
Изымали у него здоровые зубы и совали под неровные губы себе — украшали фотоснимки для отсылки семье.
Нарезали с его руки белые лоскутки кожи: пришивали на обгорелые рожи и брали на пробы для химических и косметических операций — чтобы казаться моложе.
Вырывали мясо для служебного скота и пленного кота, а также на колбасы с кровью и лечебной спаржей для неприкосновенного запаса в условиях окружения до опустошения живота.
Успешно заменяли окостеневшим бойцом колоду на кухне — обновляли негодную рухлядь: запотевшим над добром топором махали вполсилы и ровно разбивали над мертвецом и брёвна, и туши, и уши, и жилы.
Позволяли санчасти изучать анатомию и внедрять в хирургии экономию: без страсти рвать дорогие останки, под печать распределять в банки для пересадки, вживлять раненым и правильно нашивать заплатки.
Кромсали и восхваляли новобранца, как на танцах:
По красоте и честь телу!
Но забывали, что и доброте есть пределы.
И когда назвали покойного лагерной чушкой без достойного пристанища и обстреляли в подвале лазерной пушкой, земляки сказали: «Беда!» — и не дали в обиду товарища. Старики подмигнули, и удручённые для виду санитары пулей вернули облучённого на нары.
Им вслед бойцы-молодцы затянули, как дым, куплет:
— Вам нужна чушка, а нам нежна — подружка.
Но карму не разъяснили и командарму, а санитаров проводили без литавров.
Потом закрыли замком казарму, с напором отбили кадрили и — хором пустили Труп на слюб.
Полюбили тело — за дело, а не за зуб!
Вместе и под песню — солдатскую, залихватскую.
Без женщин, блин, солдату скверно. Как кратер создан для лавин, важнейший орган у мужчин милейших хочет очень нервно.
Без них не смей своих затей сочить в ночи на покрывало, не стой стрелой под одеялом, кальсон казённых не залей, тащи прыщи, ищи, как серна, куда нежнейший сон избыть: туда — не смыть, сюда — не скрыть.
И в бочку сперму слить — неверно: украдкой с кадкой переспать — не меньше может быть измена, а дольше ждать — цистерна больше, но лежа с ней трудней ласкать.
Любить ребят, а не
девчат — на прыть манить в кровать волчат. Тут не цветы — в гарем, а мат, и суд построже, чем дисбат: не рад любви — удар по роже, а хвать за ножик — ты в крови, а стар и гад — за автомат, а друг моложе — вдруг заложит.А если пары вместе — к ладу, то надо нары расширять, постель забрать в перегородки — отель «Бордель», мать-перемать!
И ради прав — устав менять: в бараке надевать колготки, помадить губки, в юбке спать, красивых в драке разыграть и драть задир ленивых бляхой, а командир послужит свахой. С советом нужен — старшина: «Вот этот — он, вон тот — она».
Но стлать кровать — не слать молитву.
Устроят трое в койке битву, нестойкий в бой пойдёт с другой — и месть за дверь: не счесть потерь. С чужой женой в засаде ляжет, и верь-не-верь, а свой накажет: пальнёт не в тире — не промажет, а вражий, глядя, скажет: «Бляди».
Не взвод, а сброд без дисциплины — печальней в мире нет картины. А на войне — на ней вдвойне: отчаянье!
По чьей вине?
Ответ — секрет: натура — дура, боец — самец, экстаз — фугас, бабец для ласк — не клиентура, комендатура — не указ.
Во вред — запрет на процедуру. Но раз сосед не даст, продаст, а в таз оргазм — что в амбразуру, макет побед — не педераст и не сосуд, на блуд не скорый, а тот ларец, что и не глуп, и не жилец, не скот матёрый, и не предмет, а хмурый труп.
На стон и пот зови, пружина! Мертвец — ловец, но — не сердец. Сквозь сон трясёт скелет дружина — авось найдет любви конец!
Даже обед уступил Труп: и аппетитный суп с наваром, и пару говяжьих котлет, да и компот не влил в рот.
— Кормилец! Без сил, а сытный гостинец подарил, — похвалил старшина. — Каждый, у кого голодна рожа, не однажды сможет получить за него харчи. Поглядим за ним в работе — на смотре в роте.
И едва встал у рва для облегчения, как прозвучал сигнал на учения.
Но и тут мертвец не подкачал — даже без оправки: и лажи избегал, и ничем не вызывал огорчения у ставки.
Редут штурмовал совсем как боец, на плечах салаги — отягчал хилых и духовно закалял трусливых. Пули принимал не без отваги, как глотал пилюли, и страх навевал на условного противника, даже на циника со стажем, одним своим ражем рубаки. Заменял и поноску собаке, и для упора стрелкУ подставки, и доску для шофера, который застревал на боку в канавке. Всегда бесстрашный и, как бронь, готовый на удар, без труда и растерянности принимал рукопашный и штыковой бой, огонь, пожар и газы — и по отдельности, и сразу.
А на привале был мил и служил подушкой. А для маленьких сосунков и маменькиных сынков — игрушкой!
Проверил он и действие новейшего оружия.
Зверем дрожал полигон. Кружево огня весело утюжило тени дня, в месиво превращало вал металла. Мишени жевало, как пельмени.
А пострел — устоял!
И показал пробел: сделать тело врага трупом оружие может без фальши, а дальше — негоже и тупо, как кочерга или хуже. Не лупа. А если вместе на поле чести лежат целые смертники без эмоций, то побежит пехотка без техники, и неумелый солдат, паразит, споткнется.