Пристанище

Валентина осмотрелась: все чисто, похоже, криминалисты не оставили после себя никаких следов. Простой и практичный интерьер напомнил Валентине студенческие общежития в Сантьяго-де-Компостела, где ей доводилось бывать. Сама она родилась в Галисии и во время учебы на факультете психологии жила с родителями, а вот общежитские комнаты ее однокурсников были такими же аскетичными, как эта. Помещение не то чтобы было безликим, просто ему не хватало тепла, голосов, цвета. К тому же жившая тут женщина мертва.

Валентина передала Ривейро резиновые перчатки и достала еще одну пару для себя, но не успели они приступить к делу, как зазвонил телефон.

– Лоренсо? Да, это лейтенант Редондо, я в комнате Ванды Карсавиной… Ага, нашей принцессы. Твои ребята тут вчера побывали… Серьезно? Ты не приезжал? Ничего себе, а я-то думала, ты работаешь тридцать часов в сутки. Надо вам дать премию: оставили все в идеальном состоянии. Хорошо, то есть мы можем здесь все трогать, так? Договорились… Сообщи мне, как только что-нибудь обнаружите. Да, пришлите список всех ее вещей. А ноутбука и телефона у нее не нашли? Ничего вообще? Ясно… Ну тогда сделай копию и мне тоже. Хорошо, поговорим позже. Пока-пока.

Закончив разговор, Валентина сказала:

– Ни ноутбука, ни телефона. Даже сумки нет. Только записи к лекциям, нам сделают копию, хочу на них глянуть. Ребята Лоренсо все забрали с собой: и одежду, и чемодан. Они как раз изучают его содержимое, но, видимо, там только личные вещи. Криминалисты ничего толкового не смогли сделать со следами, их тут столько, сколько студентов в кампусе.

– Представляю. Больше ничего не нашли? Наркотики?

– Кажется, нет. По крайней мере, пока.

– Раз Карсавина приехала сюда с курсом лекций, слабо верится, что у нее не было с собой ноутбука или хотя бы какого-нибудь старомодного ежедневника.

– Телефон мобильный у нее был, судя по тому, что рассказала Камарго ее соседка, – подтвердила Валентина. – А если на выходные она поехала в Комильяс, то вполне могла прихватить и ноутбук. Нужно поскорее выяснить, где Карсавина ночевала в Комильясе. Сомневаюсь, что в этой комнате получится отыскать что-нибудь полезное.

Ривейро кивнул. Валентина решила больше не тратить время на безликую пустую комнату и поговорить с Астрид Штраусс.

Они с Ривейро пошли искать комнату, про которую сказал ректор. В этой части общежития заметны были хоть какие-то признаки жизни. Звонил чей-то мобильный телефон, в душе текла вода, где-то открыли и закрыли шкаф…

Комната номер тридцать четыре. Валентина осторожно постучала в дверь. Внутри тишина, ни шороха. Она постучала еще раз, негромко, но настойчивее. Ничего. Они с Ривейро переглянулись – очевидно, оба подумали об одном и том же. Тогда Валентина медленно надавила на дверную ручку.

Женщина сидела спиной к ним на краю незаправленной кровати. Казалось, она смотрит на море вдалеке, на деле же взгляд ее был обращен внутрь. В комнате царил беспорядок: на полу два раскрытых чемодана, на второй кровати разбросаны вещи. Играла музыка, мужской голос что-то пел по-немецки, и от этого голоса и от меланхоличной мелодии комната была будто затянута пеленой печали. Здесь почти физически ощущалась боль.

Это была песня “Разными путями” Андреаса Бурани [29] – размышление о разлуке, о том, как мы выбираем разные дороги, о том, что бессмысленно спрашивать, что нас объединяет, а что разделяет, ведь ясно, что все мы просто ходим по кругу. Можно ли заставить чужое сердце биться быстрее, чем собственное? Валентина и Ривейро не знали немецкого, но потерянный вид Астрид Штраусс, грустная красивая музыка и вся обстановка комнаты с ее атмосферой хаоса и заброшенности – все указывало на то, что женщина искренне скорбит.

29

Немецкий поп-певец (род. 1983).

– Астрид Штраусс? – спросила Валентина, осмелившись разрушить магию хрупкого мира печали, в который они так бесцеремонно вторглись.

Женщина медленно обернулась, словно пытаясь вернуться к знакомой реальности, которая ее совершенно не радовала, – наверное, в собственных мыслях ей было куда лучше. Она кивнула. Валентина несколько секунд рассматривала Астрид Штраусс. Было ясно, что та пропустила первые три стадии горевания и сразу перешла к грусти. Ни отрицания, ни гнева, ни торга. Она отдалась боли и тоске.

– Вы из полиции?

– Из гражданской гвардии, – уточнила Валентина. – Вчера капрал Роберто Камарго, наш коллега, ездил с вами на опознание тела профессора Карсавиной.

Астрид Штраусс снова кивнула, хотя, казалось, ей совершенно все равно, кто перед ней. Валентина внимательно ее разглядывала. На вид Астрид было не больше тридцати пяти. Детское личико и длинные черные дреды куда больше подходили студентке, чем преподавательнице. Она была одета опрятно и со вкусом, но при этом напоминала хиппи – что-то среднее между классическим и неформальным стилем. Влажный блеск в серых глазах.

Коротко произнеся слова соболезнования, лейтенант приступила к допросу. Для начала следовало помочь Астрид Штраусс расслабиться.

– Вы давно знаете Ванду Карсавину?

Женщина почти улыбнулась, как если бы лишь сейчас осознала что-то, о чем раньше никогда не задумывалась.

– Да нет. Три года или чуть меньше, хотя казалось, что гораздо больше, мы же виделись каждый день.

Голос монотонный и странный выговор, звук “р” выходил как будто с надрывом. К тому же испанский Астрид оставлял желать лучшего.

– Виделись каждый день? Работали вместе?

– Мы живем вместе. В одной квартире во Фрайбурге.

– Это в Германии, да?

– Да. Мы обе работаем в Университете Альберта-Людвига. Она ведет… вела курсы по Средневековью, истории и археологии. Mein Gott [30] , ведь теперь она больше никогда… Не могу в это поверить. – Астрид Штраусс умолкла.

Валентина поторопилась задать новый вопрос, чтобы та не успела снова провалиться в меланхолию.

30

Боже мой! (нем.)

– Вы с Вандой преподавали одни и те же предметы?

– Ой, нет, мы просто вместе в отделении археологии. Я преподаю древнюю историю и социальную антропологию. В Сантандере мы собирались рассказывать об обществе раннего Средневековья, их верованиях, – она с трудом выговорила последнее слово, – и обычаях. Архитектура, одежда, еда, культ мертвых… Ванда искала сведения об одном архитекторе, который некогда приехал в Испанию с севера, она считала, что он построил моту… то место… где ее нашли.