Привычка выживать

Китнисс не против.

Плутарх Хевенсби совершенно опустошен нелогичностью происходящих событий, о чем и говорит в несвойственной ему эмоциональной форме, используя многочисленные жесты, переходя из одного угла комнаты в другой, меняя интонации своего голоса и ежесекундно взмахивая руками.

– Нет, я не понимаю, ну отчего первое желание, которое появляется в их безумных головах – это посетить в беспорядочном порядке сразу все дистрикты?! – восклицает он, и уставшая Пэйлор ставит на паузу только что просмотренную запись из палаты самой известной пациентки. – И почему этот чертов доктор потакает их опасным капризам? – этот вопрос министр связи адресует непосредственно президенту.

Пэйлор молчит, рассматривая ставшее незнакомым лицо Китнисс Эвердин. Девочка выросла, думает президент отстраненно. Девочка выросла, обзавелась огромным количеством шрамов на своем сердце, ожесточилась, сошла с ума, замкнулась. Что плохого в том, что ей хочется вернуться туда, откуда ее насильно забрали? Пусть ненадолго, пусть не в ту, не в прежнюю жизнь, которая была гораздо более безоблачной, чем этот непрекращающийся кошмар, в котором призраки, как привязанные, круглосуточно следуют за ней, взявшись за руки. Ей будет полезно освежить свои воспоминания, пусть даже это будет стоить ей огромного количества растерзанных на части надежд. Ничего не изменилось, девочка, за то время, которое ты провела в наркотическом раю между жизнью и смертью. Там, быть может, ты была счастлива так, как никогда не будешь счастлива здесь. И, если ты не найдешь в себе наконец силы для того, чтобы бороться, ты продолжишь тихо гнить в молодом теле. Потому что душа – это не тело, которое ученые Капитолия могут собирать по кускам. Тебе придется найти способ собрать по кускам свою душу самостоятельно, без советов и подсказок со стороны.

– Оставьте ее в покое, Плутарх, - говорит Пэйлор. И вздрагивает.

В ее кабинет без стука заходит Каролина Сноу. Первое, что видит девочка, разумеется, изнуренное лицо Китнисс Эвердин. Затем Каролина переключается на не менее изнуренную Пэйлор и задает мучающий ее так долго вопрос. Она не обращает внимания на тенью следующую за ней Энорабию, и кажется безрассудно сильной здесь, среди заблудившихся в своих интригах людей.

– Вы ведь позволите Питу Мелларку учить меня рисовать? – и смотрит на Пэйлор пытливо, как простой ребенок, который безумно жаждет чего-то, что ему не собираются давать.

Пэйлор кивает, и смотрит в спину удаляющейся Энорабии. Та железной хваткой вцепилась в плечо своей подопечной, и тонкие пальцы кажутся сведенными судорогой. Пэйлор вспоминает про таблетки, которые обещала Аврелию не пить. Про камеры, которые должны были быть выключены. Про все невыполненные по разным причинам условия, кроме одного – он продолжает лечение сошедших с ума людей, и продолжает, по всей видимости, безуспешно.

Таблетки на время примиряют ее с ужасной реальностью, в которой она видит своих убийц во всех – от капитолийского переродка и до двенадцатилетней девчонки, виноватой перед всей страной лишь в том, что в ее венах есть доля пропитанной ядом крови.

Но в чьей крови сейчас совсем нет яда?

========== ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ, в которой Китнисс Эвердин получает ответы ==========

Железная дорога навевает странные воспоминания, в чем-то ностальгические, истершиеся по сроку давности, но есть в этих воспоминаниях что-то живое, давящее и одновременно позволяющее взлетать. Китнисс бродит по маленьким полупустым купе, смотрит на пейзажи за окном. В этот раз ей не выделили отдельного поезда, хотя компания, пожелавшая сопровождать ее, подобралась довольно-таки разношерстная. Китнисс вспоминает лицо своей матери, стоически воспринявшей решение дочери вернуться туда, где все началось. То, что мама приехала в Капитолий вместе с Энни Креста, в замужестве Одэйр, становится для Китнисс сюрпризом, но она не протестует. Энни в положении кажется ей еще прекраснее, и, вопреки всем ожиданиям, сама Китнисс не чувствует себя виноватой перед этой сумасшедшей девушкой, чей ребенок из-за Китнисс вырастет без отца. Сама Энни об этом не задумывается, она почему-то уверена, что Финник совсем скоро вернется, и время, прожитое после его смерти, вовсе не кажется ей наполненным драматическими переживаниями. Глядя на нее, Китнисс думает, что сходить с ума – не так уж и плохо.

– Но это совсем не та жизнь, о которой ты хотела бы мечтать, - резко замечает Аврелий, каким-то седьмым чувством понимая, о чем размышляет Китнисс, глядя на смеющуюся Энни остекленевшим взглядом.

– Почему нет? – следует невозмутимый вопрос. – Каждый раз, когда я приходила в себя после этой странной комы, я возвращалась сюда, в мир, в котором столько боли, и делала осознанный выбор. Я возвращалась назад, к своим детям, - делает паузу, вздыхает. – Мне и сейчас это кажется правильным.

Аврелий усмехается.

– Для обычной комы это слишком продуманная история, Китнисс. Вполне связанная последовательность событий, и это кажется мне странным, - доктор помечает что-то в своем уже ставшем знаменитом блокноте (и его многочисленных копиях, частично уничтоженных) и садится ближе к Китнисс, пытаясь сделать их беседу более личной. – Как часто ты приходила в себя?

– Время от времени я видела, что все мои руки истыканы иглами. Это пугало меня, и в том, другом мире, я задавала себе один вопрос, а не схожу ли я с ума. Я оказывалась в палате, с пищащими приборами, и чувствовала, что просто не хочу там находиться, чувствовала, что не должна там быть, - на губах ее появляется красивая улыбка. – Здесь у меня редко когда появлялась мысль завести детей, а вот там, даже после всех ужасов, произошедших со мной, я все-таки решилась. Девочка с темными глазами была старше, мальчик помладше был похож на отца, и я любила их. Я знала, что они – мои самые любимые в мире человечки, и что им никогда не придется попробовать выжить на Арене.

Аврелий слушает внимательно, но больше следит за ней, за выражением ее лица, за глазами, в которых печаль переплетается с нежностью, за руками, большую часть времени лежащими на коленях, за тем, как она поправляет выбившиеся пряди волос, и за тем, с каким упорством она не желает раскрывать имя отца своих придуманных детей в мире галлюцинаций и иллюзий. Конечно, Аврелий знает, кого она избрала своим спутником. Но еще Аврелий знает, что для этого мира ей придется найти кого-то другого, потому что от прежнего Пита Мелларка, пусть и исцелившегося от охмора, ничего не осталось.

– Однажды они навещали тебя, - говорит доктор осознанно. Если причинять ей боль, то сейчас, и эта боль либо убьет, либо закалит ее. – Хеймитч, Джоанна и Пит. Ты была без сознания, по крайней мере, большую часть времени их посещения.

Китнисс Эвердин передергивает плечами и спрашивает, есть ли у него запись того визита. Разумеется, у лечащего врача есть все, хотя он и не хочет доставать сразу все свои козыри. Они просматривают запись вместе, и Китнисс пересматривает ее в одиночестве, и боль действительно искажает ее черты, и руки немного дрожат, когда она видит отрешенность и равнодушие в глазах того, в ком видела своего вечного поклонника, а потом своего самого ярого ненавистника.

Аврелий чувствует свою вину.

– Я пытался исцелить его от охмора, - говорит быстро, против силы, но помнит только то, что эту девушку всегда обманывали, и ничем хорошим этот обман не заканчивался. – Я пытался отключить все его чувства, и результат лечения превзошел все мои ожидания. Теперь он не испытывает к тебе ненависти. Теперь он вообще ничего к тебе не испытывает.

– А к Джоанне? – следует заданный с горечью вопрос.

– Это мы с ним не обсуждали. Сама Джоанна о романе с ним отзывается весьма легкомысленно, но это все-таки Джоанна, - Аврелий улыбается и качает головой. – Кстати, именно Пит показал мне весьма действенное лечение от фобий, и показал это на весьма действенном примере Джоанны.

– Это будет непременно связано с водой, - говорит Китнисс медленно, будто пытается вспомнить что-то очень важное, но каждый раз ее вынуждают бросить это занятие и отвлечься. – Но мне совсем неинтересно, как благоприятно Пит влияет на нее.

Рядом с ними внезапно появляется Энни, доктор видит, как взгляд Китнисс скользит по животу сумасшедшей девушки. Китнисс слишком ярко помнит свои иллюзорные беременности, и может представить себе, какими болями и какими радостями чревато положение Энни. А еще доктор видит что-то, очень похожее на зависть, и, когда Китнисс сама ловит себя на зависти, лицо ее вновь искажается от гнева. Пожалуй, она действительно осознанно оставалась в состоянии своей сладкой комы. Пожалуй, Джоанна Мейсон вытащила ее из, пусть и иллюзорного, но рая в самый что ни на есть реальный ад.