Призраки Пянджа

С каждым словом Молчуна она всё возрастала. Становилась всё сильнее. Я позволял ей становиться всё сильнее. И когда снайпер закончил, просто отпустил её с поводка, ослабив волю.

Когда лицо Марджары превратилось в одну сплошную гематому, он упал. Выплюнул кровь и зубы. Тогда я стал бить его ногами по печени и почкам.

Закончил только тогда, когда Марджара превратился в жалкое, сжавшееся калачиком существо.

— За то, что ты сделал, — сказал я холодно, — тебя следовало бы убить.

— Я… Тфу… Я знаю, Селихов… — хрипло, с трудом проговорил Марджара и обратил ко мне взгляд своих заплывших от гематомы глаз.

— Но я не стану этого делать, — продолжил я. — Я пограничник, а не судья. Пусть уполномоченные органы решают, как с тобой поступить.

Марджара не решался ничего мне сказать. Только силился разлепить веки совсем уж опухшего глаза. Потом всё же пробормотал:

— Я раскаиваюсь…

— Твои руки и так в крови, — проговорил я, не обратив внимания на его слова. — И если не хочешь нырнуть в кровь с головой, если и правда раскаиваешься, то расскажешь нашим всё, что знаешь о «Пересмешнике».

— Я был не согласен с планами командования, — Марджара опустил голову и отрицательно покочал ею. — Но я не мог ослушаться приказа. Тогда меня, мою семью, всех бы…

— Немецкие солдаты, которые были против преступных приказов командиров вермахта, убивали своих офицеров и дезертировали из армии. Вот что значит «несогласен». А ты шёл на всё сознательно. Это был твой выбор. И теперь тебе за него и отвечать.

С этими словами я взял автомат, повесил на плечо. А потом вышел из шалаша на воздух.

Последним, что я заметил, было то, как Мартынов подошёл к Марджаре и, смачно харкнув, плюнул на него:

— Лежи, собака. Не двигайся, — сказал он пакистанскому спецназовцу. — Спета твоя песенка.

…

— Старший наряда, старший сержант Мартынов, — отрапортовал Витя и опустил руку, отдав честь.

Таран, лично возглавивший тревожную группу, тоже опустил руку. А потом обнял Мартынова. Следом подошёл ко мне.

Группа подоспела к шалашу примерно к шестнадцати ноль-ноль. Мы с Мартыновым встретили их у шалаша.

Встреча, к слову, оказалась внезапной. Пограничники подошли тихо. Не обнаружив себя даже перед нами.

Группу из пяти человек вёл сам Таран. Вместе с ним шли ещё сержант Ара Авакян, ефрейтор Синицын, сержант Симирикин с радиостанцией и ефрейтор Лунько.

Наряд двигался пешим, но вёл с собой двух оставшихся лошадей. Их по большей части использовали в качестве вьючных.

— Смотрю, пришлось вам тяжеловато, — ухмыльнулся Таран, приблизившись ко мне.

— Как обычно, товарищ старший лейтенант, — ответил я такой же кислой улыбкой.

Таран вздохнул. Протянул мне руку. Я пожал, и лейтенант внезапно заключил и меня в объятия. Похлопал по спине. Отпрянул:

— Молотки. Справились, хоть было тяжело.

Таран кивнул и посерьёзнел:

— Ну лады, бойцы. Вольно. Показывайте гадов своих.

Пограничники быстро вывели из шалаша Джамиля и Марджару.

Таран почти не удостоил вниманием пастушонка, но в опухшее лицо Хусейна всмотрелся внимательно:

— Этот, значит, пакистанец? — спросил начальник заставы холодным и задумчивым тоном.

— Так точно, товарищ старший лейтенант, — ответил Мартынов. — При допросе сознался, что он военнослужащий. Служит в пакистанском спецназе. Отряд «Призраки Пянджа».

Таран скривил губы. Нахмурился:

— А че он такой побитый, будто бы его вчетвером отбуцкали?

Мартынов прочистил горло. Едва заметно бросил на меня растерянный взгляд.

— При аресте сопротивлялся, — проговорил я хладнокровно.

Марджара ничего не ответил. Ничего не опроверг и не подтвердил. Он выглядел совершенно разбитым. Проигравшим.

— Какие-либо документы при нём нашли? — спросил Таран.

— Никак нет, — сказал я. — Зато нашли камешек. Уткин вам его передал, товарищ старший лейтенант?

Таран обратил своё усталое лицо ко мне. Кивнул, но ничего по этому поводу не сказал. Спросил вместо этого:

— А третий?

— Раненый. Внутри, — отрывисто ответил Мартынов.

— Показывайте.

Остальные пограничники остались сторожить нарушителей. Я, Мартынов и Таран вошли в шалаш.

Зубаир лежал всё на том же месте. Он не спал. Смотрел на нас неморгающим взглядом. А ещё истекал потом. Я видел, как на его лбу блестела испарина. Как мелко подрагивали от лихорадки руки снайпера, привязанные к доскам нар.

— Раненый, значит? — выдохнул Таран.

— Так точно, — отозвался Мартынов.

— Плохо. Тяжко вести будет. Ну ничего. Он хоть чуть-чуть ходячий?

— Дотащить надо будет, — я пожал плечами.

— Лады. Потом попробуем на коня посадить, — вздохнул Таран. — И скорее на заставу.

Таран окинул Зубаира оценивающим взглядом. С иронией проговорил:

— М-да. Весёлый нам предстоит разбор полётов. И дел теперь тут, на фланге, выше крыши. Ну ничего. Кто надо, уже ждут нас на заставе. Буем спускаться. Лунько!

— Я! — донеслось снаружи.

— Ко мне.

Когда худощавый, с острыми скулами Лунько зашёл в шалаш, Таран приказал ему помочь переместить Зубаира.

Втроём мы принялись отвязывать и поднимать ослабевшего снайпера. Тащить его пришлось разве что не на закорках. Непонятно было, сможет ли он держаться в седле. Я предполагал, что скорее всего нет.

— Может, не дожить, — сказал Таран, наблюдая, как мы положили Молчуна на землю у тропы, чтобы дать обезболивающее и антисептик.

— Может, — приблизился я. — Но у него сведения важные. Нашим из разведки будет полезно.

Таран поджал губы. Потом кивнул и принялся раздавать остальным пограничникам указания.

— Разрешите вернуться в шалаш, товарищ старший лейтенант, — сказал я. — У меня там фляжка осталась. Да и ещё кое-какие личные вещи.

— Давай, Селихов.

Не успел я отойти, Таран меня окликнул:

— Стой.

Я обернулся.

— За ловушки отдельное спасибо. Ну, что пометили. Если б не вы — так бы мы все на тропе и остались.

Не ответив, я только улыбнулся.

— Разрешите идти?