Призраки Пянджа

— Дорогие товарищи! — начал Давыдов. — Сегодня мы чествуем тех, кто делом доказал — граница нашей Родины под надёжной охраной, а всякий враг, кто посягнёт на её целостность, будет разбит!

С момента событий на Бидо прошло пять дней. Сегодня пограничники с Шамабада в сопровождении Тарана и Ковалева прибыли в Московский на награждение.

Медали должны были вручить всем, кто участвовал в событиях в горах. Тем не менее Таран взял с собой и Нарыва.

Учитывая, что Наливкин появился здесь сегодня, нам со Славой «припомнят» и операцию по вызволению Искандарова.

Однако не речь начальника отряда занимала мой разум сейчас. Не торжественная атмосфера в ДК трогала душу.

Причина была иной.

Наш наряд, который должен был первым среди многочисленных отличившихся пограничников пойти на награждение, сидел на третьем ряду, поближе к лестнице, по которой нам предстояло подниматься на сцену.

Когда Таран привёл нас в актовый зал, я заметил того человека, чьё присутствие стало по-настоящему греть мою душу. Я заметил Наташу. Мою жену.

«Мою жену, — удивился и порадовался я своим мыслям тогда, — столько лет прошло, да и не жена она мне сейчас, и всё же я продолжаю звать её именно так у себя в голове».

— Саш, а ты чего вечно вертишься? — спросил у меня Мартынов, сидевший по правую руку от меня.

Он заметил, что я слегка повернул голову, чтобы попытаться рассмотреть Наташу сквозь ряды многочисленных зрителей. Да только отсюда сделать это было почти невозможно. И всё же я рассмотрел её.

Наташа сидела в четвертом или пятом ряду, чуть склонившись вперёд, будто боялась пропустить момент, когда я выйду на сцену.

Её платье — нежно-голубое, в мелкий белый горошек — мягко облегало хрупкие плечи, а кружевной воротничок обрамлял шею, словно оправа драгоценного камня. Светло-русые волосы, собранные в низкий пучок, высвечивались янтарными бликами под лучами люстр, а непослушная прядь выбивалась у виска, как намёк на лёгкую взволнованность.

Она сидела так, будто училась держать спину в балетном классе: прямой стан, подбородок чуть приподнят, ладони аккуратно сложены на коленях. Но в её позе не было ни капли наигранности — только естественная грация, словно она родилась в этом платье и в этой позе.

Глаза, те самые, голубые, тёплые и бездонные, будто горные озёра, неотрывно следили за сценой. Следили так, будто она чего-то ждала.

Когда Давыдов закончил свою речь, Наташа слегка прикусила нижнюю губу — алую, без помады, но от этого лишь ярче выделявшуюся на фоне бледной кожи.

Её отец, Владимир Ефимович, в коричневом пиджаке что-то шепнул ей, но она лишь кивнула, даже не повернув головы.

Отвернувшись, я не ответил Мартынову, только улыбнулся ему. Тогда старший сержант обернулся и сам.

— А-а-а-а… — протянул он тихо.

Видимо, понял, в чём было дело. Понял, куда я смотрел.

— Что, твоя? — спросил Нарыв, сидевший слева, и в голосе его прозвучали едва уловимые нотки какой-то грусти. — Давно ты её не видал уже.

— Давно, — согласился я.

Когда начальник отряда сказал вступительное слово, то приказал нам, пограничникам с четырнадцатой заставы «Шамабад», подняться на сцену.

Под общий гул аплодисментов мы выполнили приказ. Стали «смирно» в строй, справа от длинной трибуны.

Я смотрел в зал. Некоторые гости награждения встали, принялись аплодировать нам стоя. Среди них была и Наташа.

Она широко улыбалась, радостно смотрела прямо на меня.

Я заметил, как поблёскивают её счастливые голубые глаза.

— Итак, начнём, товарищи, — сказал Давыдов, когда вышел из-за стола с красной папкой в руках.

Привычным делом он встал у наград, аккуратно и торжественно разложенных на красном пологе. Потом поочерёдно, читая приказы о присвоении государственных наград, стал вызывать пограничников. Первым пошёл Мартынов. За ним Нарыв, а потом и Уткин. Следом Алим Канджиев с загипсованной рукой и Ильяс Сагдиев.

Каждого зал приветствовал аплодисментами. Каждому начальник отряда вручал награду. Нарыву, кроме всего прочего, перепало ещё и от Наливкина. Командир «Каскада» вышел к нему и вручил благодарственную грамоту от КГБ. Пожал руку.

— Указом Президиума Верховного Совета Союза Советских Социалистических Республик… — зачитал Давыдов, когда Ильяс вернулся в строй, — за заслуги в обеспечении государственной безопасности и неприкосновенности государственной границы СССР, за мужество и отвагу, проявленные при исполнении воинского или служебного долга в условиях, сопряжённых с риском для жизни, Орденом Красной Звезды награждается Селихов Александр Степанович.

Зал взорвался аплодисментами. Я вышел из строя и направился к подполковнику.

— Ну вот мы и снова встретились, Саша, — сказал он с улыбкой, когда я приблизился к нему.

— Так точно. Снова.

— Быстрее, чем я думал, — улыбнулся мне подполковник.

Тем не менее в глубоких, умудрённых опытом глазах Давыдова, вперемешку со спокойной гордостью, читалось ещё кое-что. В них читалось беспокойство.

— Немало лишений, рисков и трудностей выпало на твою молодую душу, Саша.

— Всем сейчас непросто, — согласился я.

Давыдов вздохнул.

— И что-то мне подсказывает, что выпадет ещё больше.

Внезапно Давыдов повеселел.

— Ну что это я? День-то у нас нынче праздничный. Потому вот.

Он взял со стола книжицу с наградой.

— Носи с честью, — сказал он, передавая мне орден Красной Звезды.

Я принял. Осмотрел его.

Выполненный в виде пятиконечной звезды, он нёс в своём центре щит с изображением фигуры красноармейца в шинели и будёновке с винтовкой в руках. По ободу щита протянулась надпись «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», в нижней части обода — надпись «СССР». Под щитом красовалось изображение серпа и молота.

— Это ещё не всё, — сказал Давыдов и совершенно неожиданно для меня взял со стола бинокль БПЦ 4 в зеленом корпусе.

Когда передал его мне, я рассмотрел на левой стороне корпуса гравировку: «Сержанту Селихову А. П. За неусыпную вахту. 117-й погранотряд. 1981».

— Спасибо, — улыбнулся я.

— Этот бинокль видел больше, чем иные глаза, — сказал Давыдов. — Пусть он поможет тебе разглядеть врага раньше, чем он увидит тебя.

— Пусть, товарищ подполковник, — сказал я, не снимая с губ улыбки.