Проклятый Лекарь

Засыпая, я слушал её ровное, спокойное дыхание.

Интересно, как изнеженной аристократке спится на этой старой, скрипучей раскладушке? Впрочем, если она действительно сбежала из дома с какой-то шпаной, то должна быть готова спать и на коврике у двери, и на сеновале. Посмотрим, из какого она теста на самом деле.

Я проснулся от тихого цоканья когтей. На раскладушке сидела Аглая, она выглядела значительно лучше.

Рядом с ней сидел материализовавшийся Нюхль, и она без всякого страха чесала его за костяным подбородком. Фамильяр щурился от удовольствия, как обычный кот.

Какие разительные изменения за одну только ночь.

— Какая необычная ящерица, — сказала она, заметив, что я проснулся. — Никогда таких не видела.

— Экспериментальный образец, — буркнул я, наливая себе стакан воды. — Снял с неё кожу с помощью одного старого реагента, думал, сдохнет. А она, видите ли, не сдохла. Теперь вот так и живёт. Привязалась.

Что, в общем-то, было отчасти правдой. Снял некромантией, и действительно не сдохла.

Аглая осторожно отставила Нюхля в сторону и посмотрела на меня серьёзно.

— Я хочу ещё раз вас поблагодарить. Вчера я была слишком слаба, чтобы полностью осознать, что произошло. Вы спасли мне жизнь. И я этого никогда не забуду. Я в неоплатном долгу перед вами.

Я кивнул, привычно заглядывая в сосуд. Но процентов Живы не прибавилось. Повторная благодарность не работала…

Я посмотрел на часы. Время поджимало. Аглая с любопытством гладила Нюхля.

— Мне нужно на работу, — сказал я, поднимаясь со стула.

— Уже? — на её лице отразилось искреннее разочарование. — Так рано?

Я усмехнулся.

— Аристократы, может, и просыпаются к полудню, но простым лекарям приходится работать. К тому же, — я окинул взглядом пустые чашки и беспорядок на столе, — кто-то должен зарабатывать на еду, а кто-то — эту еду готовить и поддерживать порядок. Раз уж вы здесь живёте, могли бы и помочь по хозяйству.

Она вспыхнула и густо покраснела — от смущения или от возмущения, было неясно.

— Я… я…

— Ясно, — я не стал дожидаться её ответа. — Вы исправитесь.

Я не планировал превращать свою квартиру в убежище для беглых аристократок. Но раз уж так вышло, пусть от неё будет хоть какая-то польза. Не бесплатно же я её лечу и прячу.

— Я не сомневаюсь, — добавил я уже более мягко, направляясь к двери. — А теперь слушайте внимательно.

Я оставил ей короткий, почти армейский инструктаж.

— Дверь никому не открывать. На звонки не отвечать. Еда в холодильнике, разберётесь, что с ней делать. Аптечка — в ванной.

Я вышел в прихожую, она последовала за мной. Я демонстративно проверил замок, а затем незаметно коснулся дверного косяка, проверяя целостность печати. Руна была на месте.

— И самое главное, — я обернулся к ней уже с порога. — Не пытайтесь выйти из квартиры. Для вашей же безопасности.

С этими словами я вышел и закрыл за собой дверь, не дожидаясь ответа.

Выскочив из дома, я почти бегом направился к метро. Летел по улицам, лавируя между прохожими и каретами, мысленно проклиная свою новую гостью, которая отняла у меня драгоценное утреннее время. Времени оставалось впритык — планёрка начиналась через двадцать минут.

По привычке, спускаясь на эскалаторе, я проверил — нет ли «хвоста».

Пусто.

Никаких серых плащей, никаких «случайных» попутчиков, читающих одну и ту же страницу газеты.

Два дня подряд Морозов снимает слежку. Почему? Он решил, что я не опасен? Бросил эту затею?

Маловероятно.

Люди вроде него не бросают начатое. Значит, он точно сменил тактику. И это мне совсем не нравится. Открытый враг предсказуем. Враг, затаившийся в тени — смертельно опасен.

В клинику я влетел за три минуты до начала планёрки. Коридоры терапевтического отделения встретили меня волной неодобрительных взглядов от пробегавших мимо медсестёр. В ординаторской уже все собрались.

— Пирогов! — голос Сомова был холоден как скальпель. — Это уже входит в привычку. Ваше второе опоздание за неделю. Какие будут объяснения на этот раз?

Все взгляды обратились ко мне. Волков ехидно ухмылялся. Глафира Степановна смотрела с презрением.

— Транспортный коллапс, Пётр Александрович, — я выдал первую пришедшую на ум ложь. — На линии метро произошла авария с руническим поездом. Стояли в тоннеле полчаса.

— Удивительно, как эти аварии и коллапсы случаются именно с вами, — Сомов с сомнением покачал головой. — Позже еще разберемся с этим вопросом. А пока — вот, — он протянул мне тонкую историю болезни, — ваш новый пациент. Палата двенадцать. Займитесь им. И постарайтесь больше не опаздывать. Мой лимит доверия не безграничен.

Я молча взял папку.

Отлично. Новый пациент. Новая головная боль. И серьёзный разговор с начальником. День начинается просто прекрасно.

После планёрки я направился в двенадцатую палату.

Новый пациент, которого мне подбросил Сомов, был для меня такой же загадкой, как и для остального отделения. Я взял его историю болезни — тонкую, почти пустую папку. Мужчина, двадцать восемь лет, поступил ночью.

Диагноз: «Лихорадка неясного генеза».

Я вошёл в палату. На койке лежал молодой мужчина, но выглядел он на все сорок. Пергаментная, сухая кожа, нездоровый, лихорадочный румянец на щеках и блуждающий, затуманенный взгляд. Он лежал под одеялом и мелко дрожал, несмотря на тепло в палате. От него исходил слабый, едва уловимый запах пыли и старой, слежавшейся бумаги.

— Как самочувствие? — спросил я, подходя ближе и одновременно активируя некро-зрение.

— Плохо, доктор, — его голос был слабым, а губы потрескались. — Третий день как накатывает — то в жар бросает так, что рубашку выжимать можно, то озноб до костей пробирает. Голова раскалывается, будто её в тиски зажали.

Картина потоков Живы в его теле озадачила.

Я ожидал увидеть чёткую картину — тёмное пятно инфекции, энергетический тромб, блок в каналах. Но вместо этого я увидел… муть.

Вся его аура, вся сеть жизненной силы была словно подёрнута дымкой, как будто смотришь на мир через запотевшее или грязное стекло. Не было конкретных очагов.

Болезнь была везде и нигде одновременно, как туман, пропитавший каждую его клетку, медленно высасывая из него жизнь.

— Что предшествовало приступу? Травмы, отравления, контакт с больными?

— Ничего особенного, — он с трудом сглотнул. — Работаю в городском архиве, бумаги перекладываю. Тихая, спокойная работа.

Архивная пыль? Какая-нибудь редкая форма грибка? Проклятие, наложенное на старый документ? Нет, картина не та. При проклятии я бы увидел чёткий инородный след.