Проклятый Лекарь

При аллергии — гиперактивность иммунной системы, яркие вспышки энергии. А здесь — общее, системное угасание. Словно что-то медленно, но верно высасывало из него жизнь, как паразит. Но самого паразита я не видел.

Это была загадка. А загадки я любил. Но лечить наугад, основываясь только на неясной картине в некро-видении, было бы слишком рискованно.

— Я назначу вам несколько анализов, — сказал я, доставая бланк. — Общий анализ крови, биохимию, ЭКГ, рентген лёгких, посевы крови на стерильность. Нужно собрать данные, получить полную картину. Пусть сначала поработают машины и реагенты. Они медленные, но дают факты, от которых можно оттолкнуться.

Я едва успел выйти из палаты, как в коридоре раздался громкий, возмущённый голос, который, казалось, заставил вибрировать стены:

— Где этот шарлатан Пирогов?!

По коридору, расталкивая медсестёр и пациентов, нёсся как разъярённый носорог мужчина лет сорока в дорогом, но помятом костюме. Лицо его было багровым, а глаза метали молнии.

Я узнал его — вчерашний пациент с «несварением», мелкий чиновник из министерства транспорта.

— Я здесь, — спокойно сказал я. — В чём дело?

— В чём дело?! — он подскочил ко мне, размахивая каким-то рецептурным бланком. — Вы что мне вчера прописали?! Я всю ночь не слезал с горшка! Жена думала, я помираю! Я буду жаловаться! Дойду до самого министра! Вас лишат лицензии! Вас посадят! Я позабочусь, чтобы вы до конца своих дней работали в сельской амбулатории, где лечат только кашель у коров!

— Позвольте взглянуть на назначение, — я взял у него из рук бланк.

И на секунду замер.

Вместо лёгкого спазмолитика, который я ему выписывал, в графе «назначение» чётким, почти каллиграфическим почерком было выведено мощное слабительное в тройной дозировке.

Почерк был похож на мой. Очень похож. Талантливая, почти безупречная подделка. Но я заметил едва уловимое различие в нажиме ручки в конце росписи. Волков. Сомнений не было.

Он перешёл черту. Мелкие пакости — это одно. А это — прямое вредительство, которое могло нанести реальный ущерб здоровью пациента. Что ж, игра принята. Только правила теперь будут моими.

Весь коридор высыпал поглазеть на скандал. В дверях ординаторской мелькнуло довольное, ухмыляющееся лицо Волкова.

— Уважаемый, — я понизил голос, заставляя чиновника прислушаться и сбавить тон на фоне моего спокойствия. — Вы уверены, что приняли именно то, что я прописал? Не перепутали упаковки дома?

— Да как вы смеете! Я грамотный человек!

— Не сомневаюсь, — я создал иллюзию доверия и соучастия. — Но позвольте уточнить — препарат вам выдавали в нашей аптеке при клинике?

— Нет, покупал в городской, по дороге домой…

— Вот видите, — я развёл руками, создавая общего, безликого врага. — Возможно, фармацевт ошибся. Усталость, конец смены, всякое бывает. Или, что ещё хуже, препарат был некачественный, поддельный. Сейчас много таких развелось. Давайте не будем горячиться. Я выпишу вам компенсирующее средство, и к вечеру всё нормализуется. Как рукой снимет.

Чиновник слегка остыл. Моя логика и спокойствие сбили его с толку. Он всё ещё фыркал, но уже не кричал. Я быстро выписал ему рецепт на закрепляющее и лёгкое успокоительное, параллельно думая о мести.

Нюхль и так весь день доставляет Волкову мелкие неприятности, пока ищет мне умирающего. Потерянные ключи, передвинутые бумаги. Но теперь этого мало.

Это была уже не шутка. Это была объявленная война. И на войне я не привык проигрывать.

Ты хотел сыграть по-крупному, Егор? Хорошо. Только ты ещё не знаешь, каковы мои ставки.

В обеденный перерыв я забился в самый дальний, тёмный угол больничной столовой. Шум, гам, запах кислой капусты и пережаренных котлет — всё это создавало идеальный фон для моих мыслей.

Я сидел, механически ковыряя вилкой безвкусный шницель в своей тарелке. Аппетита не было. Все мои мысли были заняты Волковым. Как сделать так, чтобы он не просто пожалел о содеянном, а чтобы его жизнь превратилась в маленький, персональный, тщательно спланированный ад?

— Можно?

Надо мной возникла Ольга с подносом в руках. Она неловко переминалась с ноги на ногу, не решаясь сесть без приглашения.

Я молча кивнул.

Она села напротив и начала без конца помешивать свой чай, хотя сахар там, я был уверен, давно растворился.

— Хочу извиниться за вчерашнее, — сказала она, не поднимая глаз от своей чашки. — Я… насчёт той встречи в ординаторской… Прости. Я была не в духе. Не должна была на тебе срываться. Просто… день был тяжёлый.

— Бывает, — я пожал плечами. — Где твоя подруга Варвара?

Ольга поморщилась так, словно съела лимон целиком.

— В буфете. С Волковым воркует. Как голубка. Он выбрал её, а она и рада стараться, не замечая, какой он на самом деле… пустой и самовлюблённый.

Интересный расклад. Две подруги, один объект вожделения. Классический любовный треугольник. Ревность — отличный рычаг для давления.

Нюхль материализовался у меня под столом, невидимый для всех. Он посмотрел на меня, потом на Ольгу, потом снова на меня. А затем сложил свои когтистые лапки в форме кривого, костяного сердечка и многозначительно подмигнул мне своей пустой глазницей.

Спасибо за подсказку, костяной Купидон. Ольга с Волкова решила переключиться на меня. Кажется, я нашёл её слабое место. Грех не воспользоваться.

— Знаешь, Ольга, — начал я задумчиво, отодвигая тарелку с нетронутой котлетой. — Мне всегда было интересно, вы с Варварой такие разные. Она — такая правильная, амбициозная, всегда знает, чего хочет. А ты — более эмоциональная, живая. Как вы вообще подружились?

Она подняла на меня удивлённый взгляд. Кажется, такого вопроса она не ожидала.

— Мы с детства вместе… — начала она, и в её голосе появилась тёплая нотка. — Наши родители дружили. Варя всегда была такой… правильной. А я…

— А ты была её тенью? — мягко подсказал я.

Она вздрогнула.

— Почему ты так говоришь? — спросила она.

— Потому что я вижу, как ты на неё смотришь. И на него, — я кивнул в сторону буфета, где, по её словам, ворковала парочка. — Знаешь, я неплохо разбираюсь в людях. И в их тайнах. Например, я знаю, что у тебя на душе тяжело. Не только из-за Волкова. Есть что-то ещё. Что-то, что гложет тебя уже давно.

Я усыплял её бдительность, вёл разговор в безопасное, но очень личное русло, заставляя её думать о своих чувствах, а не об опасности. Она опустила глаза, снова начав помешивать остывший чай. Она попалась на крючок.