Проклятый Лекарь

— Анна Михайловна, — мой голос стал жёстким, как сталь. — Выбирайте: голуби или жизнь вашего мужа. Третьего не дано. Аллергический альвеолит обратим на ранних стадиях. Но если он продолжит контактировать с аллергеном, его лёгкие превратятся в твёрдую, недышащую рубцовую ткань. И этот процесс необратим.

Она долго молчала, глядя на мужа, который спокойно дышал под кислородной маской. Потом медленно кивнула, вытирая слёзы.

— Я поняла вас, доктор. Я всё сделаю. Спасибо. Спасибо, что спасли его. Дважды.

И в этот момент я почувствовал её. Небольшую, но очень концентрированную волну чистой, искренней благодарности. Не за будущее исцеление, а за спасение, которое произошло прямо сейчас, на её глазах.

Сосуд отозвался приятным теплом. Плюс четыре процента.

Неплохой аванс. А когда Синявин окончательно поправится, Жива потечёт рекой. Отличная работа, Святослав.

Я быстро, уверенными движениями оформил новые назначения в планшете. Преднизолон внутривенно, кислородная поддержка, бронходилататоры для облегчения дыхания.

И красным, жирным шрифтом написал, чтобы видел даже слепой: «ПОЛНАЯ ИЗОЛЯЦИЯ ОТ КОНТАКТА С ПТИЦАМИ».

— Я вылечу вашего мужа, Анна Михайловна, — пообещал я ей на прощание. — Но вторая часть лечения — на вас. Проследите, чтобы он больше никогда не подходил к голубятне. Это вопрос жизни и смерти.

Женщина сглотнула тугой комок, посмотрела на меня влажными глазами и кивнула.

Я вышел от Синявиных и остановился посреди коридора.

Адреналин отступал, оставляя после себя холодную, кристально чистую ярость. Она не кипела, не бурлила. Она была как кусок льда в моей груди.

Ещё бы пара секунд — и Синявин был бы мёртв. Из-за этого самовлюблённого идиота, который возомнил себя гением медицины, играя чужими жизнями.

— Нюхль, — прошептал я. — Настало время для воспитательной работы. Нужно разобраться с Волковым. Окончательно.

Костяная ящерица материализовалась на моём плече. Его зелёные огоньки горели яростным, холодным огнём. Он тоже был зол.

Попытка убить пациента, которого мы взяли под свою опеку, задевала и его профессиональную честь фамильяра-ищейки.

Ординаторская была почти пуста. Только Волков сидел за столом, что-то самодовольно строчил в журнале. Идеально.

Я вошёл и бесшумно закрыл за собой дверь на замок. Щелчок прозвучал в тишине ординаторской как выстрел.

Волков поднял голову, и его самодовольная улыбка сменилась настороженностью.

— Пирогов? Что тебе…

Договорить он не успел.

Я не стал тратить время на слова. Мой кулак, движимый холодной яростью, встретился с его челюстью. Это был не удар драчуна, а точный, выверенный тычок в нервный узел под ухом.

Волков рухнул со стула, как марионетка, у которой обрезали нитки, опрокинув по пути стопку бумаг из историй и анализов.

Я почувствовал знакомый, неприятный укол холода. Минус один процент. За один удар. Дорого. Но некоторые вещи того стоили.

— Ты едва не убил моего пациента, — сказал я спокойно, подходя к нему.

Он попытался подняться, замахнулся — жалкая, неуклюжая попытка. Я легко перехватил его руку, завёл за спину и нажал на болевую точку у локтя, заставив его взвыть от боли.

— Отпусти! Со-ба-ка! А-а-а! Я пожалуюсь Сомову!

— Жалуйся, — я усилил захват. — Обязательно расскажи ему, как ты назначил мощный иммуностимулятор при аллергическом альвеолите. Как чуть не устроил пациенту цитокиновый шторм из-за своей некомпетентности. Думаю, он оценит.

Волков попытался вырваться, но тут в дело вступил Нюхль.

Невидимые когти полоснули по его щиколотке, заставив его споткнуться и потерять равновесие. Ещё один невидимый удар — уже в солнечное сплетение.

Ещё минус пять процентов. Нюхль был щедрее меня. Проклятье, похоже, не делало разницы между хозяином и фамильяром. Урок становился всё дороже.

Я отпустил его, чтобы Волков согнулся пополам, хватая ртом воздух, и осел почти на пол.

— Слушай меня внимательно, Егор, — я присел рядом с ним на корточки, чтобы наши глаза были на одном уровне. Мой голос был тихим, почти дружеским, отчего он звучал ещё страшнее. — Ещё раз ты подойдёшь к моим пациентам, ещё раз попытаешься вмешаться в моё лечение — и я тебя потом сам же буду вскрывать. Здесь, внизу. У меня в морге много острых, интересных инструментов. И поверь, я знаю, как ими пользоваться так, чтобы было очень долго и очень больно. Ты меня понял?

В его глазах мелькнул первобытный, животный ужас. Он смотрел на меня и видел не коллегу-выскочку. Он видел что-то другое. Что-то, что не шутило.

— Ты… ты псих…

— Я профессионал, — поправил я, поднимаясь и отряхивая халат. — А ты — опасный дилетант, который чуть не убил человека. Держись от моих пациентов подальше. Это было последнее предупреждение.

Я вышел, оставив его скрюченным на полу.

Нюхль, прежде чем исчезнуть, напоследок пнул его невидимой лапой в рёбра. Просто для закрепления урока. Ещё минус два процента.

Чёрт. Воспитание оказалось дорогим удовольствием. Но необходимым.

Я шёл по коридору, и адреналин медленно отступал, оставляя после себя холодную пустоту. Руки слегка подрагивали — не от страха, а от прошедшего напряжения. Я остановился у окна и проверил Сосуд.

Двадцать девять процентов.

Чёрт.

Драка, даже такая короткая и односторонняя, отняла целых восемь процентов. Не три, как при обычном дневном расходе, а восемь! Физическая активность в сочетании с эмоциональным всплеском сжирала Живу как огонь сухую солому.

Нужно было срочно восстанавливаться. Иначе завтра будет очень туго.

Морг встретил меня своей привычной, успокаивающей прохладой и запахом формалина. Мёртвый сидел за своим столом, листая какой-то древний, переплетённый в кожу фолиант.

— Дай угадаю, — сказал он, не поднимая головы. — Опять спасал мир на верхних этажах и теперь пришёл сюда отдохнуть душой?

— Что-то вроде того, — ответил я, надевая свой рабочий фартук. — Есть работа?

— Всегда, — он кивнул в сторону процедурной. — Третье тело. Нужно подготовить к опознанию. Родственники прибудут через час.