Проклятый Лекарь

Давай, работай! Ты молодой, сильный! Не время умирать из-за заводского брака!

Подоспевшая медсестра подкатила дребезжащий дефибриллятор и начала прикреплять электроды к груди парня. На маленьком экране дефибриллятора появилась почти идеально ровная, едва подрагивающая линия.

— Доктор… там асистолия… почти прямая линия… — констатировала она.

— Я вижу не то, что видишь ты! — ответил я. — Там фибрилляция, мелковолновая! Готовьте разряд! Двести джоулей!

Медсестра с сомнением посмотрела на меня, но все же подчинилась. Я нарушал протокол, но видел истинную картину электрического хаоса в умирающем сердце.

Я схватил электроды, смазывая их гелем. Вокруг нас стал образовываться кружок из пациентов и персонала больницы. Они загораживали свет. Давили на меня со всех сторон.

— Всем отойти! — рявкнул я.

Разряд. Тело дёрнулось, выгнулось дугой. На мониторе — прямая, безразличная линия.

— Ещё! Разряд двести джоулей!

Второй разряд. Снова ничего.

Я вернулся к компрессиям, вливая в него всё больше и больше Живы. Пот заливал мне глаза, руки, давившие на его грудину, начинали неметь от напряжения.

— Триста шестьдесят джоулей! Максимум! — прокричал я.

Третий, самый мощный разряд.

И — чудо.

Хаотичные, предсмертные всплески на мониторе вдруг начали выстраиваться в ритм. Слабый, неровный, как у раненой птицы, но это был ритм! Жизнь возвращалась.

Парень судорожно, с хрипом вдохнул. Его тело выгнулось, а затем обмякло. Он не открыл глаза. Не закашлялся. Он просто снова начал дышать. Пульс на сонной артерии забился слабой, но упрямой ниточкой.

Он был жив. Но всё ещё без сознания.

— Он дышит! — выдохнула медсестра.

— Дышит, — подтвердил я, вытирая пот со лба рукавом халата. — Но мозг был три минуты без кислорода. Он может и не прийти в себя.

Я обернулся к ней.

— В моё отделение, в терапию. Под наблюдение. Срочно. Холтер на сутки, кардиолога на консультацию. И немедленно сообщите родителям — у их сына очень серьёзные проблемы с сердцем.

Я посмотрел на бледное, безмятежное лицо парня на полу. Так было даже лучше. Пусть поспит. Осознание того, что ты только что вернулся с того света, придёт позже. А вместе с ним — и моя оплата.

Фух, это было круто. Как на американских горках — сначала отвесное падение вниз, потом резкий, головокружительный взлёт вверх.

Я проверил Сосуд.

Семнадцать процентов. Реанимация сожрала двенадцать процентов разом — колоссальная физическая нагрузка плюс прямое, концентрированное вливание Живы. Дорого. Но когда этот парень поправится и осознает, что я буквально вытащил его душу с того света… это будет щедрая плата.

А теперь можно вернуться к учебникам. К тихой, спокойной аналитической работе. Нужно было разобраться, что, чёрт возьми, происходит с почками Воронцовой. Мне нужна её благодарность.

* * *

Пётр Александрович Сомов сидел в своём аскетичном кабинете, устало массируя виски. День начался не лучшим образом.

Сначала этот Пирогов со своими требованиями, потом странная выходка Глафиры Степановны с карандашом, а теперь — необъяснимое, возмутительное отсутствие Волкова на работе.

Это выбивало из привычной, налаженной колеи. А Сомов ненавидел, когда что-то идёт не по плану.

Он взял тяжёлую трубку стационарного телефона и решительно набрал номер.

— Алло, Волков? Ты где, чёрт возьми?!

— Пётр Александрович? — голос в трубке был незнакомым. Вроде бы Волков, но… тон был другим. Приглушённым, лишённым привычных заискивающих ноток, словно он говорил, с трудом разжимая челюсти. — Я уже еду. Скоро буду.

— Почему не предупредил об отсутствии? — Сомов начал терять терпение. — У нас здесь клиника, а не проходной двор! У нас дисциплина! Порядок! Ты не можешь просто взять и не прийти на работу!

— Были… неотложные личные обстоятельства.

— Какие ещё «личные обстоятельства» могут быть важнее утренней планёрки?! Ты врач или студент-прогульщик? Знаешь, сколько у меня теперь проблем из-за твоего отсутствия? Мне пришлось перекраивать всё расписание!

В трубке послышался странный, булькающий звук — не то сдавленный смешок, не то попытка откашляться. И этот звук заставил Сомова похолодеть.

— Не переживайте, Пётр Александрович, — голос Волкова вдруг стал наглым и самоуверенным. — Сейчас я приеду, и всё встанет на свои места. Уверяю вас.

Сомов опешил. «Встанет на свои места»? Что это значит?

— Волков, ты в своём уме? Что за тон? — спросил он.

— В полном. До встречи.

Ответом стали короткие, отрывистые гудки.

Сомов смотрел на замолчавшую трубку, не веря своим ушам. Волков, который всегда лебезил перед ним, который боялся сказать лишнее слово, только что… послал его? Завуалированно, но совершенно недвусмысленно?

Что происходит в его отделении? Что-то изменилось. Что-то неуловимое, но фундаментальное. С появлением этого Пирогова всё пошло наперекосяк.

— Да что ж такое творится! — рявкнул он в пустоту, с силой швыряя трубку на рычаг. — Сначала этот бастард Пирогов с наглостью требует себе умирающих пациентов, теперь Волков, мой самый преданный подхалим, начинает хамить по телефону! Молодёжь совсем оборзела! Потеряли всякий страх и уважение к старшим!

Нужно было срочно наводить порядок. И начать, пожалуй, стоило с первопричины всего этого хаоса. С Пирогова. Но сначала — дождаться Волкова.

И посмотреть ему в глаза. Очень, очень внимательно.

* * *

Ординаторская после утренней планёрки встретила меня напряжённой тишиной. Варя сидела у окна, делая вид, что поглощена изучением каких-то бумаг.

Ольга устроилась в противоположном, самом тёмном углу, уткнувшись в экран планшета. Они разделили комнату на два враждующих лагеря. Классика женских конфликтов. Забавно было наблюдать за этим со стороны.

Я прошёл к большому книжному шкафу, выискивая нужный мне том. Так… «Инфекционные болезни», «Редкие патологии»… Вот оно. «Редкие синдромы в терапевтической практике» под редакцией академика Воронцова. Забавно — фамилии совпадают.