Прообраз для героя
Шрифт:
Я был обескуражен, растерян, сбит с толку, придавлен. Но и воодушевлен! Собственной женой! А как иначе? Из ее уст мне вот-вот предстояло постичь высокий смысл и глубокую содержательность моей будущности. И не важно, что интрига в том отсутствовала, что я отлично понимал, как все будет обстоять, - значение имела ясность перспективы.
Мой план занудно безмятежного существования не удался – и что с того? Взамен меня намеревались одарить насыщенной, активной и духовной жизнью.
Опять и снова.
Осознание неизбежности возобновления моего “собачьего” прошлого обдало меня щемящей ностальгической волной… и потому, заткнувшись, я молчания уже не нарушал.
Ничуть не потревожив формы оскала, ротик жены выдавил по уголкам пену и из него вынеслось:
– Ничтожество! Сволочь!
Глубокий вдох-выдох, и вновь:
– Они тебя боготворили. А ты?.. Будут щенки!!! Будут, будут и будут. Я сказала! И по утрам ты их выгуливать продолжишь, а по выходным - полями ублажать. Как миленький!
Жена и не собиралась завершать свою пенящуюся тираду, как вдруг мой инстинкт самосохранения моим же голосом выдал:
– А я не возражаю. Сам за ними по ночам плачу.
Это правда – я плакал.
Сразу канули в небыль лень и непреодолимость желания подольше спать. Я вспомнил о своей любви к борзым, об их любви ко мне и возрадовался, как ребенок.
Чтобы радоваться жизни, как видно, нужно чаще вспоминать о любви.
Сын к нам не вмешивался – знал, что конец спора все одно будет таковым, каковой втемяшился в голову его мамочке, и что будет он в пользу борзых!
Сынок унаследовал мамкины крови, мать чуял и в самообман о возможности ее смирения и покорения судьбе, подобно мне, не впадал.
Вообще-то говоря, как правило, не впадал и я, а здесь вот: лукавый попутал. Он ведь тоже мужеского пола, и с мужскими амбициями. Хотел пособить мне: кипучую женскую сущность мужским ухищрением охладить. Не смог - с моей неукротимой зазнобой не совладал.
Если кто думает, что, выслушав от меня слова покаяния, она утихомирилась, он категорически неправ.
Как же! Я скатился до измены “борзой” традиции семьи, страсти уже двух ее поколений, и был обязан смыть позор кровью.
Я смыл – кровушки с меня жена попила вдоволь. Да еще часок пришлось повертеться, как ужу на сковородке. При этом суетное мое верчение имело голосовое сопровождение в виде плещущих из меня угрызений совести и многократных признаний своей вины.
Когда пробил час для завершения устроенной мне экзекуции, радость моей жизни отвернулась от меня, как от пустого места, и потянулась к телефону. Она набрала межгород – я сообразил об этом по многочисленному количеству нажатых на аппарате кнопок – и долго потом разговаривала с заводчицей борзых, на чем свет поливая очерненного меня и изливая ей свою светлую душу.
Следствием разговора стала старая цель и новый срок. Цель – щенки. Срок – конец лета.
С одной стороны, эмоциональные всплески жены удержу, конечно, не имеют, но, с другой, она умеет терпеть и ждать. В этом парадоксе ее натуры я убедился за несколько десятков лет нашего семейного альянса.
***
Итак, страсти по щенкам улеглись.
Но пронеслась неделя, и проблема новая. Основательно пошатнулось здоровье жены.
Уже на протяжении нескольких последних месяцев я стал замечать не свойственную ей прежде избирательность в еде. Пюре на воде и запаренная на ней же овсянка стали основными блюдами в ее меню. Поначалу она избегала говорить со мной на эту тему, ускользая от моих вопросов. Чуть позже стала сыпать отговорками о диете и необходимости сбавить в весе.
Наконец, призналась, что иных продуктов не выдерживает ее поджелудочная железа – днем болит, а ночью ноет.
Мы с сыном буквально вытолкали нашу жену и мать на прием к эндокринологу, но, само собой разумеется, не в поликлинику по месту жительства, а в мединститут, врачи которого славились хорошей диагностикой и успешным врачеванием эндокринных заболеваний, - естественно, не безвозмездными.
Ни я, ни сын не представляли себе жизни
без нее - мы очень любили эту непокорную женщину, уважали ее, и не погрешу против истины, если скажу, что перед ней преклонялись. Она была для нас центром мира, а точнее, всех миров вместе взятых.Ее болезнь нас потрясла: у меня стало щемить сердце, а сын, всегда сдержанный и немногословный, теперь по сто раз на дню подбегал к ней, чтобы выспросить о ее самочувствии.
В мединституте у жены выявили недостаточность функции щитовидной железы, что в свою очередь отрицательно сказывалось на работе железы поджелудочной. Для лечения назначили гормональный препарат. Причем тоже пожизненно - вроде как мне инсулин.
Здоровье жены пошло на поправку.
Но всем нам еще повезло, что гормон, составляющий основу препарата, не вызывал увеличения веса. Прибавки в нем нервы жены, смолоду привыкшей следить за фигурой, не выдержали б. А как неистовство ее характера отразилось бы тогда на нервах наших, даже думать не хочется.
Семья в очередной раз перевела дух.
***
Холодный март урывками порадовал сияющими желтенькими деньками, а апрель принес настоящую весну: греющее солнце, теплый ветерок, зазеленевшую травку, распускающиеся цветы, заливистые трели пташек и капельку мимолетных дождей - чистых и освежающих. Грязь с улиц куда-то подевалась, будто ее никогда и не было, а яркая голубизна безоблачного неба, казалось, не давала ей никакого шанса возникнуть когда-нибудь впредь.
Вдыхая полной грудью расцветшую весну и распахнув ей настежь сердце, я ожидал от жизни только хорошее. Первое - благополучный исход летней сессии сына.
На третьем году учеба у него продвигалась недурно: без задолженностей и “неудов” по всяким разным лабораторным, коллоквиумам, контрольным и практикумам, - что весьма обнадеживало, и июнь должен был оправдать надежды.
Однако вначале пришлось пережить коварный апрель, в котором жена сделалась безработной.
Семнадцать с половиной лет она честно и верно протрудилась на одном месте. Положение вещей в системе, членом которой она состояла, от года к году складывалось хуже некуда. Неоплачиваемой работы, что вменялась законом как обязательная к исполнению, становилось все больше, а количество платной, которую нужно было находить самостоятельно, уменьшалось катастрофически. Причиной такого положения вещей стало снятие руководством ограничения с численности членов, которое было присуще системе испокон веков, как и надлежит любой системе. Прежде численность диктовалась обращаемостью граждан и оставалась относительно стабильной. Граждане платили гонорары за оказываемые ими судьбоносные услуги, часть гонораров предназначалась на содержание руководства и обеспечение материальной базы системы, часть – на налоги и отчисления, остальное причиталось самим членам. Прием тогда был бесплатным, отбор проводился строгий, убытия, если и случались, были связаны с переходом на важные должности в госструктурах, а вообще же членство прекращалось лишь со смертью. Все трудились до гроба. С наступлением новых, меркантильных, времен руководство сделало прием платным, отбор - не строгим, численность зависеть от объема обращаемости перестала и потеряла рамки. Суммы, направляемые в управляющий орган системы, увеличивались, но в материальном обеспечении труда рядовых членов, как раньше, задействованы быть перестали - членов системы принудили создавать себе условия труда самостоятельно. Из-за перманентности экономических кризисов платежеспособность граждан падала, и объем их обращаемости расти не стремился. Все перечисленное автоматически вынуждало членов системы снижать размеры запрашиваемых гонораров.
Арифметика складывалась простая: зарабатывать становилось неизмеримо сложнее, а отдавать приходилось все больше и больше.
Она принуждала многих старых членов к прекращению членства и увольнению, а восполнялась численность системы за счет бесконечного притока членов новых, с их немалыми вступительными взносами. Часть этих новых членов, познавая суть системы непосредственно в работе, систему покидала, но приходили следующие. Массовая текучка кадров сделалась нормой, их квалификация оставляла желать лучшего, зато руководство материальных проблем не испытывало.