Прощайте, сожаления!
Шрифт:
– А между тем Жилин ещё жив. Что, удивлены? Во всяком случае, был жив на прошлой неделе, когда я говорил с Шумовой. Она сказала, что поместила его в хоспис, потому что он очень плох. То есть с практической точки зрения это всё равно, что умер. Следствию до него в хосписе уже не добраться. Ведь умирающих беспокоить неэтично, к тому же им дают обезболивающие и успокаивающие средства, которые отключают сознание.
Бурило пальцами обеих рук пробарабанил яростную дробь по столешнице, затем устремил тяжёлый взгляд на Каморина и с досадой спросил:
– Вы осознаёте, что фактически помешали следствию и что это наказуемо по закону?
– Так я же принёс видеозапись...
– Но с каким опозданием! Благодаря вам убийца оказался недоступен для следствия. Скоро он умрёт, и мне останется только вынести постановление о прекращении уголовного дела за смертью подозреваемого.
– Я был связан обещанием, которое,
– Каморин улыбнулся виновато и развёл руками.
– А почему вы так уверенно сунулись в квартиру предполагаемого убийцы? Ведь сами говорите, что ему терять было нечего...
– Потому что знал его раньше. Мы однажды были соседями по больничной палате.
– Вы знаете и других главных действующих лиц этой истории - Чермных и Александру Петину. Вот что странно! И при этом как бы ни к чему не причастны. Всё это подозрительно. Наверно, вами следует заняться основательно...
– У меня много дел в редакции и мало времени...
– Ах, да! Вы журналист! Вас нельзя трогать! Если же откровенно, журналистом вы только числитесь. Газета ваша паршивая, скучная, сплошь реклама и официоз. Даже если вам сам собой попадёт в руки горячий материал, вы его не напечатаете. Например, историю Жилина, которую взяли бы с удовольствием в любом бойком, популярном издании. В ваших же "Новостях" ничего подобного никогда не бывает. А жаль! Во мне тоскует несостоявшийся газетчик! Наверно, Жилин рассказал вам о себе что-то интересное. О чём говорили с ним?
– Говорили о философии.
– Ха! Так уж о философии? А если поточнее?
– О ресентименте, - помимо воли Каморина в его ответе прозвучал вызов.
Почувствовав это, Бурило внимательно посмотрел на него, наморщил нос и сказал с усмешкой:
– Объясните, пожалуйста, малообразованному человеку, что же это такое - ресентимент?
– Это воля к власти униженных и оскорблённых, это злоба и зависть тех, кто бессилен изменить свою судьбу. Данное понятие ввёл в оборот Ницше, исследуя происхождение морали. Из ресентимента Ницше произвёл мораль рабов, к которой отнёс идеи свободы, равенства и братства, а также христианство. Тогда как аристократические личности живут полнокровно, подобно хищным зверям, и берут от жизни всё по праву сильных, следуя морали господ и не зная ресентимента. Жилин говорил, что убил Чермных, вымещая личную обиду, чтобы не чувствовать себя рабом.
– Странная теория! Вы тоже разделяете её?
– Не знаю. Я ещё не продумал это до конца. Некоторые современные либеральные журналисты утверждают, что очень многим россиянам присущ ресентимент, что из их чувства национального унижения после распада Союза, из многих разочарований и сожалений, вызванных жизненными трудностями, возникло стремление к восстановлению любыми средствами статуса своей страны как великой державы, к возвращению Крыма и военных баз за границей. Тогда как, по мнению либералов, мы всё равно остаёмся слабыми и добиваемся уважения, которого не заслуживаем, пыжимся, садимся не в свои сани. Или, используя более, может быть, привычные для вас понятия, ведём себя как тот мелкий жулик, какой-нибудь "баклан" или "шнырь", который объявляет себя вором в законе.
– Как же нужно не любить свою страну, чтобы заявлять такое!
– Но ведь ясно, что у нас ныне всеобщее разложение: самый знаменитый борец с коррупцией осуждён за мошенничество, самые известные политики-демократы становятся во власти взяточниками, правоохранители вымогают состояния, полиции граждане боятся не меньше, чем бандитов.
– Уели!
– насмешливо воскликнул Бурило.
– Только непонятно: каков же окончательный вердикт просвещённого журналиста относительно нашего общества и государства?
– Общество настолько слабо и лишено нравственных устоев, что государство одно предотвращает нас от сползания в хаос и погибель. Поэтому государство нужно всемерно укреплять.
– Приятно в кои-то веки встретить патриота, - иронично заметил Бурило.
– Но только не будем забывать и о деле. Которое теперь выглядит для вас не очень хорошо. Ваш знакомый Жилин вполне мог взять на себе чужую вину. Ведь умирающему от рака терять нечего. Чего не сделаешь ради дружбы! Во всяком случае, вы давние знакомые - это факт. К тому же его мотив для преступления известен только с ваших слов, и проверить его нельзя. Не проводить же эксгумацию Чермных ради установления отцовства! Тогда как для вас можно отыскать мотив более правдоподобный, и даже не один. Во-первых, месть тому, кто увёл женщину, с которой вы были близки. Во-вторых, устранение Чермных отвечает, быть может, интересам этой самой женщины, всё ещё дорогой вам, вне всякого сомнения. Потому что наверняка она попытается получить какую-то часть имущества покойного... Даже странно, как вы с Петиной схожи до мелочей: оба, несмотря на отсутствие журналистского
– Не знаю, кто рассказывал вам вздор о моих отношениях с Петиной. Мы были близки, но давным-давно. Сейчас нас разделяет слишком многое. Хотя бы та же политика: Александра ярая оппозиционерка, участвовала в митингах на Болотной, а я убеждённый противник "белоленточных" и в особенности её кумира господина Надильного.
– Вы во всём поддерживаете власть?
– Нет, я просто за стабильность и против сползания в хаос, которого хочет господин Надильный. Ведь он и не рассчитывает всерьёз получить власть в стране легальным путём, поскольку достаточно умён для понимания того, что это невозможно. Свою задачу он видит в другом: спровоцировать массовые беспорядки в Москве, чтобы устроить переворот. Сторонников он вербует вовсе не через свой блог - на самом деле их готовыми поставляют ему "Слухи Москвы". Это радио - воистину "коллективный пропагандист и организатор" московского майдана, чётко реализующее ленинские указания по захвату власти. В разгар "белоленточного" движения сотрудники "Слухов" не только освещали митинги и демонстрации агрессивных хипстеров, но и организовывали их. И сейчас они в эфире обсуждают практические вопросы готовящегося переворота, в частности о том, прикажет ли власть в случае массовых беспорядков стрелять в толпу. Они - прямые потомки, плоть от плоти тех, кто устроил Октябрьский переворот и затем насаждал в России тоталитарный режим, кто служил в ГПУ и НКВД и расстреливал противников режима. В этом легко убедиться, почитав в Википедии биографические справки о руководителях и ведущих сотрудниках этого радио. Почти все они, выйдя из утробы матери, сразу попали в советскую элиту. Несомненно, и господин Надильный в случае захвата им власти тоже будет расстреливать своих оппонентов. У него заметны явные диктаторские замашки.
– Симпатизируя вашим взглядам, всё-таки я должен признать вас, Дмитрий Сергеевич, подозреваемым и избрать для вас меру пресечения - подписку о невыезде. Сейчас я распечатаю соответствующий документ, а вы прочитайте его и поставьте под ним свою подпись.
Через минуту Бурило вынул из принтера и сунул Каморину бланк "Подписки о невыезде и надлежащем поведении", в котором тот с ёкнувшим сердцем сразу увидел пугающие слова: "по подозрению в совершении преступления, предусмотренного статьей 105 УК РФ". Ему странно было сознавать, что эта жуткая формула относится именно к нему. До сих пор статус журналиста ограждал его от недоразумений в отношениях с правоохранителями, даже если для претензий к нему возникали какие-то поводы: переход улицы на красный свет светофора, шаткая походка по возвращении с праздничного застолья. О давней истории с кражей в музее в бытность его младшим научным сотрудником этого учреждения он и не вспоминал. Но теперь статья 105 имела в виду не что-нибудь относительно безобидное, а именно убийство - самое страшное преступление...
Чуть ниже в бланке шёл краткий перечень требований к нему в качестве подозреваемого, изложенный в виде обязательства: "До окончания предварительного следствия и судебного разбирательства обязуюсь не покидать постоянное или временное место жительства без разрешения следователя или судьи, в назначенное время являться по вызовам указанных лиц и не препятствовать производству по делу".
– Уже и уголовное дело возбуждено?
– спросил Каморин внезапно ослабевшим голосом.
– В отношении вас - нет. И вообще не очень переживайте. Для подозреваемого мера пресечения в виде подписки о невыезде действует только десять суток, по истечении их должно быть предъявлено обвинение, в противном случае человек волен идти или ехать на все четыре стороны. Так что через десять суток ваш статус в любом случае изменится.
– А сейчас я могу идти?
– Подпишите ваши показания, которые я кратко записал, и можете быть свободны.
Каморин пробежал глазами текст, написанный на одной странице крупным, вполне разборчивым почерком. Его рассказ о том, как он получил видеозапись с признанием Жилина, был изложен верно. Каморин поставил под текстом свою подпись и дату и положил лист на стол перед следователем. Тот кивнул, как бы отпуская его. На выходе из кабинета Каморин на какой-то миг помедлил, очень не желая говорить "до свидания", как того требовала вежливость. Но сейчас это представилось ему дурным предзнаменованием, которого обязательно нужно было избежать, чтобы оно не предопределило его плачевную судьбу. И после очень краткого, но трудного приступа сомнений Каморин решился: он вышел из кабинета следователя молча, прикрыв тихо за собой дверь.