Провокатор

– Понял-понял. А чего оскорблять-то? Сразу бы так и сказал. А то оскорблять, нехорошо. Витька Загоруйку я уважаю. А он меня!

Наконец дверь приоткрылась. Журналист направил в щель луч фонарика и увидел уксусно-кислое лицо сына вышеназванных животных, выражающее крайнюю степень обиды.

Незнакомые мне гости, кажется, танцевали под популярную музыку в ванной комнате, кажется, объяснялись в любви на унитазе, я пил, кажется, кефир на кухне, когда явился мой друг Бо. Был радостен и восторжен, волочил сумку с водкой.

– В чем дело?
– решил поинтересоваться не контролируемыми мной событиями.

– Как, ты не знаешь?
– воскликнул Бонапарт.

– Ничего не знаю.

– Аида беременна! Отмечаем.

– Как? Опять?!

– Не опять, а снова!
– ухмыльнулся.
– Молодец я, подарит мне наследника.
– И, вооружившись бутылками, как гранатами, ринулся в комнату.
– Аида, я уже здесь!..

Раздались горлопанистые крики восхищения, смех, звон гостевых стаканов; не услышать все это просто было нельзя, то есть надо слишком увлечься, чтобы не услыхать подобный бедлам. И поэтому я беспечно принялся мыть кефирную бутылку, решив, что супруга моего товарища... Но вышла беда: оказывается, Аида была не только аристократка с кривыми ножками, а и чересчур увлекающаяся натура. "Мы с Халимом говорили о поэзии", утверждала она позже. А когда речь заходит о поэзии, проза жизни меркнет, это правда.

Сначала в кухне появился Боря, он был похож на поэта, который хлопнул стакан водки, собираясь читать свое сочинение.

– Там... там...
– тыкался в стены, округлив глаза.

– Что?

– Аида... нагая... совершенно...

– Какая?

– Нагая... в ванной... Я пошел мыть руки...

– А-а-а, - сказал я.
– Она принимает душ. У вас же отключили горячую воду?

– На месяц.

– Ну и что тебя тогда так беспокоит?

– Она не одна!
– возмутился мой приятель.
– Там этот... сзади...

– Ну и что?

– Как - что?

– Наверное, мылит спину?
– предположил я.
– Сам знаешь, трудно самому мыть спину.

– Да?
– задумался.
– Как-то странно... мылит...

– Аида, ты говорил, беременна, какие могут быть сомнения?

– Ты думаешь?

– Думаешь ты, - ответил.
– А я мою бутылку, как миллионер спину твоей супруги.

И тут появляется она, взмыленная, но счастливая. На вопрос мужа, хорошо ли она помыла спину с помощью их общего друга Халима, брякнула, что, мол, стучаться надо и вообще, какая спина, она изучала восточную поэзию и культуру полового сношения. Этот ответ очень расстроил моего друга, он заплакал, потекли сопли, слюни...

– Ты дала, - занючил он.
– Дала, я знаю... Как тебе не стыдно? Ты же беременная!

– И не человек, что ли?
– заорала взбалмошная фурия.
– Не устраивай истерик. Ты, лапоть, должен быть выше всего!
– И покинула наше общество.

– Я - лапоть?
– взбеленился Бо.
– Да я... да меня... меня на работе ценят... Я скоро буду большим начальником. У меня будет фантастическая карьера!.. Я... я... тсс!
– И приближает ко мне свое резиновое, как у куклы, лицо.
– Я есть секретный...
– И не успевает договорить: в кухню, пританцовывая, прибывает смуглобрюхий миллионер.

Ему было хорошо, он с удовольствием пропивал очередной миллион и был далек от проблем текущего дня. Тем более он познал любовь на унитазе загадочной гвардейской белошвейки с крепким задом. О-о-о, какая gopa! И поэтому был бесконечно счастлив и не обращал внимания на враждебные взгляды новоявленного рогоносца в лице Бо. Банкир доброжелательно похлопал моего друга по лбу, где выпирала дисгармоничная шишка (или это уже прорастал рог?) и проговорил:

– Easy-going!

– Что?
– сдержанно и вполне дипломатично спросил Бонапарт.

– Что он хочет сказать?

– Он хочет сказать, что ты веселый, беспечный, легко сходящийся с людьми.

– Это он угадал, сволочь!
– польщенно оживился мой друг.
– Но предупреди: наши бабы - это наши бабы, и в следующий раз мы ему, козлу, оторвем яйца.

– Трудно перевести, - признался я.
– У них "козел" имеет несколько значений.

– А ты постарайся, - вредничал Бо.
– И особое ударение на "яйца".

Я перевел - на что разнузданный представитель мира капитала запрокинул вверх голову и взвыл:

– I can't give you nothing but love, baby!

– Пропагандирует чуждый нам образ жизни?
– насторожился Бонапарт.

– Песня о любви, - успокоил.
– Буквальный перевод: "Я не могу тебе дать ничего, кроме любви, малютка".

– Он что, голубой?

– Он - поэтическая натура.

– Что одно и то же!
– обрадовался мой друг.
– Значит, Аидочка передо мной чиста, как перед Богом.

Когда оба прохвоста, любящие одну и ту же стервозную блядь, удалились, обнявшись, как братья, я нечаянно порезал палец ножом - вскрывал банку с консервированными огурцами: хотел сделать добро гулякам. (Не делайте добро другим - и будете жить вечно!) И хотя кровь моя была алая, я знал, что раньше или позже она вскипит от врожденной хвори и обесцветится. Никто не сможет мне помочь: ни врачи, ни чужой костный мозг, ни железобетонные перекрытия, ни дождь, ни иллюзии.

Я был мал и подчинялся обстоятельствам - меня решили оперировать: обмануть судьбу. Утром в палату вкатилось мировое светило и шушукающиеся тетки в белых халатах. Тетки смердели, было лето, была жара, и, несмотря на утро, тетки смердели так, что казалось, работает на всю мощь фабрика по переработке мочи и пота. Люди с таким смердящим вагинальным запахом никогда не умирают.

– Ну-с, молодой человек?
– проблеял чистенький доктор.
– Кем мы будем в этой жизни?

Я молчал и удивлялся: у него был огромный работоспособный шнобель, и неужели он своим замечательным румпелем не чуял запаха смерти?

– Наверное, космонавтом-с?

Я продолжал молчать, я бы ответил, кем хочу быть, но, боюсь, меня бы совершенно не поняли.

Между тем веселая и неожиданная гоп-компания перепилась до поросячьего визга. Разноречивая Аида, опасно перевалившись через перила балкона, блевала на головы возможных прохожих. Что неприятно в первую очередь, разумеется, для зевак на тротуаре. Остальные блевали по углам, и только один юноша, должно быть, из интеллигентной семьи, молился над унитазом. Познающий российский реализм в действии Халим и его новый друг Борис кинулись спасать девушку, любительницу травить ужин с балкона. Та была занята делом и не обращала внимания на мужские требовательные руки, мацающие ее покатые бедра. Завершив вечерний моцион, Аида развернулась и закатила обоим мужланам по оплеухе, мол, воспользовались моей слабостью, подлецы.

– Аидочка!
– залебезил Бо.
– Пожалуй, нам пора домой.

– Домой я не хочу!

– А куда ж ты хочешь?

– Хочу!
– закричала безумная, затирая блевотные плевки на юбке. Хочу в Эмираты! Халимушка, бери меня в Эмираты! Я вся твоя!

Тот радостно закивал, мол, готов я, моя звезда, взять тебя хоть сейчас в заморские страны, где пески, халва и павлины. Не тут-то было! Законный муж в лице Бо завопил, мол, дружба дружбой между народами, а то, что, милая, у тебя меж ног, - это, извините, врозь; в смысле - его, супруга.