Псих. Дилогия
Шрифт:
Он сделал приглашающий жест - старомодный, слегка утрированный.
– Благодарю, - нарочито церемонно кивнул я.
Диб раздражённо зашипел, а Мосин заметил:
– Летите, летите. В воздухе бодаться будете.
Мы с майором, косясь друг на друга, гордо прошествовали к машине.
– Пульт здесь один, - проворчал Никифоров, устраиваясь в пилотском кресле.
– Так что это место моё. Для таких, как ты, тут приспособили... Вот.
В узком пространстве кабины развернулось
– Располагайся, нейродрайвер, - усмехнулся майор, нажатием кнопки регулируя высоту упора.
– Вот так, ага... Теперь я тебя пристегну. Руки тоже, а ты как думал? Чтоб не тянулся к пульту с перепугу. Если ты нейродрайвер, руки тебе без надобности. А если лист дрожащий - тогда тем более. Тебе когда симбионта поставили?
– Сегодня.
– А, уроды, - кивнул Никифоров.
– Заранее не могли? Всегда всё в последний момент. Ну, мне плевать. Не понравится, что ты делаешь - оторву твою финтифлюшку напрочь, имей в виду.
– Только не торопитесь.
– А ну, язык-то придержи!
– грозно рявкнул майор.
– Ишь, умелец - языком молоть. Лично я удивлюсь, если ты вообще ещё подключишься. Значит, так. Я поднимаю машину и вывожу на высоту, а там - твоя очередь. Будешь долго копаться - я сажаю "стрекозу", и урок закончен. Для первого раза тебе - пролёт по прямой, вираж левый, вираж правый, и постарайся держать одну высоту. Понял?
– Я не первый раз летаю.
– Мне говорили, - равнодушно отозвался летун и пренебрежительно отмахнулся.
Правильно полковник Мосин его "твёрдым лбом" обозвал.
Словами не пронять, да? Ладно.
Я вошёл в слияние и запустил движок.
И тут же меня грубо оторвали от леталки.
– Это ещё что?
– прошипел Никифоров.
– У тебя со слухом плохо? Я тебе что сказал?
– Что поднимете машину сами, да, я помню, - зло выпалил я.
– Только это несерьёзно. Что я подключаться могу, вы уже видели. Задание ваше в нейродрайве и грудной младенец выполнит. Вы чего хотите - действительно меня проверить, или просто отделаться побыстрей?
Я ожидал взрыва. Но майор укоризненно покачал головой, хмыкнул - и спокойно, даже миролюбиво заметил:
– На старших по званию орать не рекомендуется, сынок. В твоём положении в особенности. Так значит, ты у нас борзый, да?
Никифоров потеребил губу, продолжил:
– Взлетать сам хочешь? И садиться сам? Нервишки, похоже, щупаешь у старого летуна?
Майор откинулся в кресле, демонстративно скрестил руки на груди и спросил:
– Ну, и чего тогда тянешь?
***
Я вошёл в слияние - и взмыл в воздух.
Вообще-то, так взлетать не полагалось - по спирали, почти вертикально ввинчиваясь в тугой упругий поток, на ходу горяча ещё не разогревшийся толком движок. Бедной "стрекозе" едва хватало для этого мощности; "крокодилу" не хватило бы точно - эти чемоданы на подобное не способны. И надо было чувствовать двигатель так, как чувствует его нейродрайвер, чтобы пройти точненько по грани возможностей
леталки - и не выскочить за них.Небо Чайки дождалось меня.
Оно не было гостеприимным, это небо - хмурое, пронизанное насквозь ветрами, швыряющими навстречу клочья облаков, рвущими обшивку, будто мясо с костей; я даже понял, почему старый летун дал мне для начала задание попроще - потому что само небо было непростым. Переполненное необузданной, бурлящей силой, оно играло ею, как великанский ребёнок, не сознающий своих возможностей; оно бесхитростно и беззаботно дарило свои каверзные ласки - не делая скидок для того, кто вступил с ним в игру. И с той же беззаботной лёгкостью это небо могло убить - не заметив пылинки, сорванной с волнующегося полотна бешеным штормовым порывом.
Дикое и яростное небо Чайки. Я уже любил его.
– Выше не лезь!
– заорал мне инструктор.
Почему обычно люди орут, разговаривая с тем, кто не может ответить? Я прекрасно услышал бы его и так.
– Аларм-систему видишь? Зелёные лучи - граница. Жёлтые - поднимешь тревогу, а к красным только сунься - и ты покойник. Испепелят раньше, чем икнуть успеешь.
Конечно, я их "видел", эти лучи. Узда, наброшенная на небо - и легкомысленно им не замечаемая. Я сделал красивую "горку" и оставил лучи за спиной. Хоть не так мозолят глаза.
Шквал в лоб - норовит задрать нос, опрокинуть. Э, не пойдёт, приятель. Выравниваюсь, закладываю вираж - теперь ты мне поможешь, ветер. Он послушно подставляет упругую спину. Вираж выходит - хоть по циркулю обводи.
– Недурно, - бормочет себе под нос Никифоров.
Надо полагать, он думает, я его не слышу?
Хитрован старый. Ну, погоди.
Я ловлю потоки ветра, я чувствую их всем телом, умываюсь ими. Так поступают птицы - нужно всего лишь не бороться со стихией, а слиться с ней. Я выписываю все фигуры высшего пилотажа, какие могу припомнить, со злорадством подмечая, как руки инструктора нет-нет, да и дёргаются к пульту; я просто резвлюсь в небе - боже, как же мне его не хватало!
– я пью его и не могу напиться, не могу насытиться никак. Этим ветром. Этим воздухом. Этой свободой.
– Не лезь под грозовой фронт!
– кричит майор, возвращая меня к себе.
– Курс два-пять-ноль и снижайся, уходи на девяносто фаров.
Вот с цифрами мне непривычно. С трудом соображаю, где у меня курс два-пять-ноль. Впереди, совсем близко, бьёт молния - ярко-голубая, разветвлённая трезубцем, ослепительная.
– Остолоп!
– орёт Никифоров.
– Кто тебя учил, куда ты сунешься? Два-пять-ноль, я сказал!
Нахожу нужный курс, выворачиваю. Компенсирую боковой порыв. Неудобное направление, однако. Удираю вниз, оставляя на хвосте клубящуюся грозу.
– Два-пять-пять и снижайся на пятьдесят.
Уже вижу наш остров. Неужели все?
– Доверни на два-пять-семь и заходи на посадку.
Доворачиваю, снижаюсь. Чувствую, что не могу - просто не могу садиться, не могу вот прямо сейчас, сию минуту остаться снова без неба; я должен отыграть себе ещё хоть сколько-то секунд.
И я сваливаю машину в пике.
– Охренел?!
– вопит инструктор.