Псих. Дилогия

На мысу я остановился. Здесь берег вдавался в океан острым углом, будто нос корабля, нависающий над таинственными глубинами; здесь я позволил себе отдохнуть - оперевшись ладонями на сетку, всматриваясь в затянутую водяной мглой даль. Когда дыхание успокоилось, я огляделся по сторонам - дорожка была пуста - присел на корточки и оторвал от шеи симбионта.

Интересный. Чёрный с проседью, словной подёрнутый инеем, нежно тронутый морозным узором. Довольно крупный и очень-очень мохнатый; длинные ворсинки робко вздрагивали, когда на них попадали капли воды, и тут же упруго выпрямлялись. Красивый. Я легко погладил его пальцами.

– Что это ты там изучаешь?

– раздался голос.

Я вздрогнул, тут же вскочил, сжимая симбионта в кулаке. Как это я не заметил бегуна? Засмотрелся, болван.

– Джалис, - сказал бегун, поправляя капюшон куртки-дождевика.
– Ну конечно. Почему я не удивлён?

А вот я удивился, узнав Никифорова. Как-то не представлял я себе старшего лётного инструктора бегающим кросс. И зря, по-видимому.

– Ну, что у тебя там?
– ворчливо поинтересовался летун.
– В кулаке-то? Покажи.

Помявшись секунду, я протянул ему симбионта на раскрытой ладони.

– Снял, значит, - покивал Никифоров.
– Любуешься. А ведь говорил, сегодня только поставили, нет?

– Так точно, товарищ майор. Но не в первый раз.

– Я уж понял, - снова кивнул он.
– Ну, покажи поближе.

Никифоров взял гусеничку с моей ладони, пересадил на свою, поднёс к глазам, рассматривая то так, то этак. И вдруг сказал:

– Красивый, да?

– Красивый, - согласился я, слегка обалдев от изумления.

– На, верни на место.

Когда я отнял руку от затылка (симбионт зацепился сразу же, почти мгновенно), Никифоров спросил:

– И что ты тут делаешь в полном одиночестве?

– Бегаю, товарищ майор.

– Пал Константиныч.

– Простите?

– Так меня зовут. Пал Константиныч, а не товарищ майор. Не люблю официоза. А тебя как звать, рядовой Джалис?

– Данил, - проговорил я растерянно.

– Ну что ж, вот и познакомились. Так от кого ты, Данил, бегаешь? Кстати, пошли-ка пройдёмся. Холодновато стоять-то.

– Так что скажешь?
– бросил он уже на ходу.

– Ну, не было ведь смысла возвращаться на занятия в группу. Там имитация, а я с симбионтом теперь. А нового графика пока не дали. Ну, я и...

– Поспешил удрать из казармы.

– В общем... Да.

– И давно ты тут гуляешь в одном хэбэ?

– Не очень. Я... Я правда бегал сначала...

– Угу. Пообедать хоть успел? Что молчишь? Не успел, значит. Вот что, Данил. Пошли-ка ко мне в каморку, там и поговорим. А то у тебя зубы скоро чечётку выбивать начнут.

"Каморкой" Никифоров называл свой кабинет, расположенный в "башне". Впрочем, "башней" это здание именовали по традиции; само строение было приземистым, широким, и венчалось полукруглым ячеистым куполом. В основном здесь размещались служебные помещения - наблюдательный пункт, центр управления полётами, диспетчерские станции и станции слежения, центр связи. Вряд ли штрафнику полагалось тут находиться; тем не менее, караульные на входе не сказали ни слова, когда майор провёл меня через пост, по-хозяйски взяв за плечо.

Кабинет оказался небольшим. Какие-то шкафы, полки громоздились прямо от двери, сужая пространство до пятачка перед письменным столом, наполовину спрятавшимся за очередным стеллажом; пол был застелен симпатичным узорчатым ковриком, знававшим лучшие времена, стол - завален всякой всячиной, среди которой, как цапля на одной ноге, возвышалась массивная настольная лампа, и во всех простеночках, даже на косяках висели пристроенные явно случайным образом безделушки. Неожиданным образом весь этот хаос создавал ощущение уюта и какой-то защищённости. Приглашённый майором садиться, я сразу забился в уголок, на стул, с трудом втиснутый между столом и шкафом; Никифоров первым делом включил чайник, пристроив его на подоконнике.

– Пошуруй-ка в нижнем ящике, - велел он.
– Там, вроде бы, печенье было. Если не засохло совсем.

Сам майор извлёк откуда-то сверху кулёк, в котором оказались карамельки, и разлил кипяток в две высокие кружки, одна - с отбитой ручкой. Сыпанул прямо в кружки заварку, выставил баночку с сахаром, в котором торчала единственная ложка.

– Налегай, - скомандовал он.
– Это не еда, конечно. Но всё же.

Я не заставил себя долго упрашивать. Печенье в самом деле было каменным, но размоченное в чае, пошло очень даже неплохо; впрочем, я бы сгрыз его и всухомятку - живот действительно подвело. Запас карамелек тоже потерпел изрядный ущерб - в кульке уже показалось дно, когда я сообразил, что ем-то один, да и вообще веду себя не очень культурно.

– Ешь, ешь, - сказал Никифоров.
– Что остановился? Рубай, твоё дело молодое. У меня вон, видишь, сохнет все.

И вдруг спросил:

– Тебе сколько лет-то, нейродрайвер? Восемнадцать есть хотя бы?

Я торопливо запил очередную карамельку глотком обжигающего чая, ответил:

– Нет ещё.

– И как же ты попал в такое дерьмо?

Я отставил чашку. Никифоров смотрел на меня вопросительно.

– В штрафбат, я имею в виду, - пояснил он.

– Ограбил казино, - сообщил я с некоторым вызовом.

– Ну-у? И много взял?

– Восемьсот тысяч.

– Неплохо. А что получил?

– Пять лет рудников.

– Деньги нашли?

– Не все.

– Понятно...
– протянул майор.
– За подельников лямку тащишь, значит? Или за бабки?

– Нет.

– Уж прямо!

Как-то нехорошо зацепили меня снисходительные интонации старого летуна.

– Нет! Я придумал всё это. И сделал. И что получил, то получил. В тот момент мне нужны были деньги. Вернее, я думал, что нужны.

– Ладно, не кипятись. С твоим талантом, парень...

– Он кусается, мой талант!
– выпалил я неожиданно для себя самого.
– "Нелегальный нейродрайвер без документов ищет работу" - так вы это себе представляете? И ещё возраст? Куда бы я попал после этого? Лучше бы это было? Да, я рискнул. Да, мне ещё повезло, что я в штрафбате, а не в рудниках. Но я всё же летаю, а не землю грызу. И буду летать.