Pticy

– Ты понимаешь, Хеге?

– Нет.

– Значит, и ты такая же, как все,— горько сказал Маттис.— Как дойдет до серьезного, всегда так.

Он был в отчаянии, и Хеге нужно было быстро что-то приду­мать.

– Птицы скоро умирают и сами по себе. Разве ты этого не знаешь? Даже если их не подстрелят, вот что я хотела сказать.

Маттис покачал головой.

– А я слышал, что птицы живут очень долго. И он смотрел на меня.

– Кто?

– Да вальдшнеп же. Когда я его поднял.

– Он был еще живой?

– Не знаю, но он на меня смотрел, это точно.

– Не надо об этом думать,— сказала Хеге.— Если он был мерт­вый, он не мог смотреть на тебя. Все это пустое.

Маттис сказал:

– Глаза у него затянулись пленкой потом.

Хеге сказала твердо, чтобы покончить с этим:

– Перестань думать об этом. И убери отсюда птицу, я не хочу, чтобы она лежала на столе. Есть ее мы не будем.

Маттис содрогнулся.

– Есть его... нет...

– Ступай и спрячь его под каким-нибудь большим камнем.

– Под большим камнем? Зачем?

– Чтобы с ним больше ничего не случилось.

– Верно,— с благодарностью сказал Маттис.

– А потом быстро вернешься и ляжешь спать. Тут уже ни­чего не поделаешь. Ясно? С такими вещами надо мириться.

– Да, но...

– Довольно, Маттис. Так иногда бывает.

– Это я и сам знаю,— заметил Маттис.— Я тебя спрашивал о другом.

Хеге ушла к себе, она была легко одета, и ей стало холодно. А он унес вальдшнепа и сделал все, как велела ему Хеге.

17

Маттис вспотел и устал, но самая трудная часть работы была уже позади. В честь вальдшнепа и ради его безопасности он прикатил слишком большой камень. Целую глыбу — на это ушли все его силы. Была уже полночь.

Потом, отдыхая, он сидел на этом камне. Неожиданно он поду­мал:

А если бы это была Хеге...

В тихую июньскую ночь мысль эта пронеслась над ним подоб­но ледяному ветру. Маттис испугался собственной мысли, он вдруг увидел себя покинутым всеми — и Хеге, и вальдшнеп ле­жали каждый под огромным камнем.

И пленка затянула глаза.

И реки остановились.

Он бормотал, не чувствуя радости, с какой всегда соединял необычные слова. Он с тревогой поглядел на лужайку, на траву, на спящий лес. Ему было холодно. Как бы там ни было, придется пойти к Хеге. Оставаться ночью без нее после всего, что случи­лось, он не мог.

Маттис снова постучался к сестре.

– Пусти меня к себе, Хеге, я не могу один,— сказал он в щел­ку двери.

Он смутно видел Хеге у стены под зеркалом.

– Заходи,— сказала она. На удивление покорно.

Значит, и она не спала. Когда Маттис вошел, она мягко спро­сила:

– Ты все сделал, что я сказала?

– Да, но...

– Что-нибудь еще? — быстро спросила она.

Из-за ее мягкости он страдал еще больше, уж лучше бы Хеге рассердилась, что он не дает ей спать.

– Да, но этого я не могу тебе сказать. Хотя как раз из-за этого я хочу спать у тебя.

– Бояться нечего,— наугад сказала Хеге.

– Бояться? Чего?

– Не знаю, просто мне показалось по твоему голосу, что ты боишься. Ты должен забыть об этой птице.

– Нет! — вырвалось у Маттиса.— Но я говорю не только о ней.

– Давай ложись рядом. Я уверена, что ты сразу уснешь.

Он подошел. Лег на одеяло рядом с ней. От нее пахло женщи­ной, хотя она была его сестра. Мысли Маттиса смешались. Хеге спросила:

– Ты скинул башмаки?

– Да. Как жалко эту птицу,— добавил он.

– Теперь она покоится под камнем,— утешила его Хеге.

Странные слова.

– Почему ты так говоришь?

Вместо ответа ее рука дважды коснулась его щеки. Как хоро­шо. И все будто отодвинулось далеко-далеко.

– Спи, Маттис.

– Словно птичье крыло,— сказал он, думая о легкой руке.

Хеге спокойно ответила:

– Да, мы с тобой здесь... как всегда. Не бойся.

Он чуть не рассказал ей правду, которая привела его к ней. Но если я объясню тебе все, ты этой ночью больше уже не уснешь, думал он.

– Что ты хочешь сказать мне? — спросила она, потому что хорошо знала его. Маттис вздрогнул.

– Ничего!

– Ну ладно, скажешь когда-нибудь потом, а сейчас давай спать.

Он мечтал, чтобы ее рука снова прикоснулась к нему, но меч­тал напрасно.

А те черные глаза.

Теперь они затянуты пленкой.

И сверху лежит большой тяжелый камень.

Но если они уже взглянули на человека, тут не помогут ни пленка, ни камень.

– Хеге,— осторожно произнес он.

Она не ответила, наверно, спала уже по-настоящему — он был рядом, и она успокоилась.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

18

Луга, засеянные клевером, были так близко, что ветер, дувший с той стороны, приносил через лесок их запах. Начался сенокос.

И опять Маттиса беспокоило, что он оказался в доме как бы главным. Разве он не наймется к кому-нибудь работать на сено­косе? Это требование висело над ним с утра и до вечера. Взрослый свободный человек — нельзя же и в самом деле в разгар страды целые дни бить баклуши.

Дома у них о сенокосе даже не вспоминали, но в любую мину­ту к ним мог явиться посланец из какой-нибудь усадьбы с прось­бой прийти и помочь убирать сено. Поэтому Маттис и был сейчас главнее, чем Хеге. А для того, кто так не уверен в себе, это и хо­рошо и плохо.

Они слышали, что рано утром и поздно вечером на лугах уже стрекочут косилки. Маттис многозначительно покашливал, теперь у него было на это право, сенокос имел к нему самое прямое от­ношение. Верно, скоро уже придут и за ним.

Нет, никого.

Нет, у них здесь по-прежнему было тихо.

То есть Хеге, как обычно, вязала и вязала с молниеносной бы­стротой. Появлялись новые кофты.

Но и в этот день опять никто не пришел. Маттис покашливал, словно желая напомнить, что он все еще ждет. Никто не пришел за ним и на другой день.