Pticy

Вообще-то и Хеге и Маттис заранее знали, что так и будет. В поселке всем было известно, как работает Дурачок. И Хеге с Маттисом знали об этом, однако, когда стрекочут косилки и все кругом до седьмого пота сушат сено, человек невольно надеется, что позовут и его.

– Они теперь работают очень быстро,— словно оправдывая их, сказал Маттис.— У них машины.

Хоть он и пытался говорить равнодушно, он был явно взвол­нован: ну как тут будешь главным человеком в доме. Перед сном он сказал:

– А вальдшнеп лежит под камнем.

Хеге остановилась и недовольно спросила:

– Ну и что?

– Да нет, ничего, он лежит под камнем, что бы я ни делал.

– Ты пустомеля,— резко сказала Хеге и пошла к себе. Но, дойдя до своей комнаты, она уже пожалела об этих жестоких словах.

– Я брякнула, не подумав,— сказала она.

Маттис удивился. Так легко Хеге никогда не отказывалась от своих слов. Он воспользовался случаем и сказал ей:

– Да, есть вещи, которых ты не понимаешь.

Она не возражала.

Весной он не осмелился бы сказать ей ничего подобного. Мо­жет, она и удивилась, но не подала виду.

Утром Маттис шел по мокрому от росы и поглощенному стра­дой поселку. Не из упрямства и не для того, чтобы напомнить о себе. Объяснить причину было бы трудно, скорей всего, его притягивал шум работы. Стрекотали косилки. Падала трава, вы­растали сушила с сеном, трудились и старики и молодые. Все они выглядели сильными и умными. Маттис остановился: он все­гда невольно останавливался при виде чего-нибудь красивого.

Ему повстречался человек, который переходил дорогу с охап­кой жердей для сушил, отступать было поздно.

– Все бродишь? — спросил он у Маттиса.

Маттис с надеждой глянул на него, и тому пришлось сказать:

– Может, придешь к нам сгребать сено, когда мы начнем ме­тать стога? Вот оно высохнет, и приходи как-нибудь с утра.

– Ладно,— обрадовался Маттис,— это я могу, я уже метал стога.

Человек облегченно вздохнул и зашагал дальше.

Дома Хеге сказала, что все это пустой разговор. Однако Маттису показалось, что ответственность, тяготившая его вот уже две недели, вроде как отступила — обязанность быть в доме главной снова легла на Хеге.

Ночь.

Что делать, если тебя окружают только сильные и умные?

Поди знай.

Но все-таки. Что же делать? Человек должен что-то делать. Постоянно.

Над домом тянется полоса. Сама птица убита, она лежит с за­крытыми глазами под большим камнем, но полоса осталась.

Что теперь делать?

Что делать с Хеге? Ей плохо.

Поди знай.

А за окном шумит ветер, хотя на самом деле ветра, может быть, и нет.

19

Однажды в конце июля Маттис отправился рыбачить. По крайней мере он плыл по озеру на своей лодке. Прошедшие две недели были малоприятными. Если не считать того дня, когда у соседа метали стога, но ведь один день не в счет.

Сегодня Хеге сама отправила его на озеро.

Он сидел в лодке, и взгляд у него был отсутствующий. Озеро было искристое, теплое и бескрайнее. Маттис заплыл далеко, почти до крохотного каменистого островка. Где-то вдали протарахтела моторка, потом другая, но вообще-то озеро было пустынно. На бе­регу виднелись знакомые усадьбы, а на дальних берегах — незна­комые.

Рыболовные снасти у Маттиса были никудышные. А лодка — и того хуже, она протекала. Маттис сидел задумавшись, пока вода не коснулась его башмаков. Тогда он вздрогнул и начал ее вы­черпывать. Потом снова погрузился в свои мысли. Удочка была закреплена на корме, поплавок уснул в тщетном ожидании поклев­ки. Пылающее июльское солнце поднималось из глубины. Сидя в лодке, Маттис находился как бы между двумя солнцами. Он знал, что никто, кроме него, не рыбачит в такую тихую погоду.

Ну и пусть не рыбачат...

Рыба попадается, когда этого не ждешь, думал Маттис. Так что глупый не я.

Он размышлял о словах Хеге, которые она сказала ему перед его уходом:

– Ты считаешь, что над тобой смеются, даже когда на самом деле никто не смеется.

Так и сказала. Эти слова всплыли у него в памяти при виде усадеб. Он попытался припомнить, кто же открыто обижал его или смеялся над ним. Но, кроме докучливых ребятишек, не мог припомнить никого. За спиной ему давали всякие прозвища, но ведь люди всегда так делают. Поди разберись в этом.

Буль-буль, сказала вода, заливаясь ему в башмаки. Он схва­тился за черпак.

Нельзя задумываться, когда плывешь по озеру, сказал он се­бе, с остервенением вычерпывая воду, так что над бортом лодки поднялась туча брызг, а не то лодка утонет и я вместе с ней. Ду­мать надо на берегу.

Но вскоре он снова задумался, это получалось само собой. Ведь рыба-то не клевала. Так что времени у него было достаточно.

Он думал о прожитой жизни. Ее как бы окутывал туман. Ко­гда Маттис был ребенком, все для семьи добывал отец. Отец был как Хеге, маленький и неутомимый. И умный. Все были умные, кроме Маттиса. Сколько он себя помнит, его всегда старались за­ставить взяться за какую-нибудь работу. Отец сдался рано. Мать же смотрела на Маттиса такими глазами, словно еще надеялась, что все изменится. Но вот она умерла, он был еще подростком. Через несколько лет погиб в лесу отец — несчастный случай, при­водивший Маттиса в ужас всякий раз, когда он воскресал в па­мяти.

Они с Хеге остались вдвоем. Так, как сейчас, они жили уже очень давно. До того как его в первый раз назвали Дурачком, он и понятия не имел, что он не такой, как все, и это было рубежом в его жизни.

Маттис глядел на берега с усадьбами и повторял, что никто не желает ему зла. Он был благодарен Хеге за ее слова и пытался внушить себе, что так оно и есть.

Ему пришлось снова вычерпывать воду. Она была настойчи­ва и хотела утопить его.

Я хочу жить, я не хочу утонуть!

Вот бы сейчас ему попалась стоящая рыбина! Чтобы он вер­нулся домой с добычей.

Словно узорчатые тени, на песчаном дне виднелись рыбы, удо­чка Маттиса была закинута как раз над ними. Они замерли и не шевелились, точно так же, как и он. Но были начеку. Стоило ему двинуть рукой, и они скрывались где-нибудь в черной яме. На­живку не брали. Умные. Куда бы Маттис ни явился, всюду были умные.

А тут еще Хеге, вдруг подумал он.

Хеге плохо. 

Он не собирался думать об этом на озере, но уж так получи­лось. Сегодня у Хеге была тяжелая ночь. Вот она и отправила его на озеро, как только наступило утро.

Он проснулся в полночь и услыхал что-то, что ему не понра­вилось. Звуки доносились из комнаты Хеге, на цыпочках он подкрался к двери и заглянул внутрь. Хеге лежала лицом к стене. Он включил свет, она не шелохнулась.

На него нахлынули угрызения совести — это он виноват.

– Опять я, да? — осторожно спросил он, стоя у двери.

Она ответила, не оборачиваясь:

– Нет, при чем тут ты?

– А тогда кто же?

– Никто,— ответила она.— Сама не знаю, что со мной.

Она обернулась — в глазах у нее было отчаяние. Все оказа­лось еще хуже, чем он думал, ему приоткрылось то, в чем он не мог разобраться.