Путь

Практически. Ведь через три дня, не приходя в сознание, при транспортировке в маглев до Аквилеи, скончался Иван Дмитриевич Котлин, верный муж, хороший отец и надёжный сын безутешного отца. Это была единственная жертва Битвы у Стены.

***

— Мы собрались здесь, чтобы почтить памятью моего сына, — начал Митяй, возвышаясь в огромном зале, не вмещавшем людей, так что многие стояли снаружи и слушали через широко раскрытые окна. — Он был замечательным парнем, добрым другом, в первую очередь мне, его отцу. Да, Ваня был моим другом, и я очень этим горжусь. Его воспитывал не только я, многие из вас приложили руку и слово к характеру Ваньки, спасибо вам за то, ребята.

Многие молча закивали, соглашаясь со словами Митяя.

— Он вырос вместе с Ганзой, приехав сюда ещё ребёнком. Ванька впитал в себя дух нашего кампуса, и его жизнь была непосредственно связана с вашей. И вот мы здесь, а его нет. И никогда больше не будет. Никогда больше я не взгляну в его глаза. Это горе, пацаны, это горе.

Митяй замолчал. Было слышно, как неподалёку шумят тополя, и поёт печальную песню невинная птаха. Переборов душившие его слёзы, Митяй продолжил.

— Это горе, которое мне нести всю мою жизнь, стараясь не упасть под её тяжестью. А что тогда остаётся делать? Что делать? Мстить? Ведь месть — это то, чем можно занять мысли и руки, сжав их в кулаки, верно? — он вскинул взор, оглядывая всех вокруг.

В возникшей тишине стало слышно, что ветер стих, и птичка замолчала. Пальцы Доктора, сидящего слева от Митяя, мелко задрожали, когда он услышал последние слова безутешного отца. А затем прозвучало и его имя.

— Однажды Саша Доктор сказал, что если кто-то надумает мстить, то пусть копает много могил, потому что в них ляжет немало людей с обеих сторон. Я долго думал над этим… я долго думал… — он замолчал и мелко покачал головой, — И согласился. Начав мстить за сына, я приму решение, которое погубит многих из вас, моих родных, друзей и товарищей — вас и ваших детей. Погубит их будущее. — Митяй обвёл всех взглядом. — Сегодня почтить память моего сына приехал сам Гилли Градский, человек, который не нуждается в представлениях.

Справа от стоящего и говорящего Митяя сидел полноватый старенький дедушка, с седыми волосами, морщинистой кожей и усталыми глазами. Он понимал речь без переводчиков и легонько кивал в такт речи, как бы плавая подбородком по волнам вечности. За его спиной, весь в синяках, стоял его юный внук — тот самый парень, которого били лежачего после победы.

— Это дань уважения, — продолжил Митяй. — И знак добрососедства. Нам нужно будет учиться смотреть друг на друга без вражды. Это сложно, но можно. Можно. Хотя Ваню этим не вернуть…

И замолчал, переполняемый чувствами, затем продолжил дрожащим голосом.

— Возможно, кто-то меня осудит… возможно, не отрицаю…

Митяй прокашлялся. А все слушающие замерли вместе с ним, легонько и бесшумно расступаясь, когда девушки с чёрными платками на головах пошли разносить водку и солёные огурцы.

— Много плохого было между Сталинградом и Ганзой: и смерти, и искалеченные жизни, и ненависть. Мы могли бы бесконечно воевать друг с другом, мстить за друзей и родных. Но! — Митяй обвёл всех взглядом. — Недавно я услышал правильные слова о том, что нельзя идти вперед, глядя назад! Если мы будем бесконечно вспоминать старое и перетирать ошибки прошлого, то всё останется по-прежнему. Поэтому я принял решение, что не буду мстить за смерть сына… и призываю вас этого не делать. Мстить случайности — это всё равно, что бороться с потопом. Это мои, Митяя Котлина, вам слова. А теперь давайте помянем Ваньку, стоя, не чокаясь.

**

И Сталинград, действительно, отказался мстить Райху. От пострадавших русских в Союзный суд поступило заявление о примирении сторон и просьба об отказе в возбуждении уголовных дел к значительному количеству немецкоязычных мужчин, которые вполне могли бы иначе схлопотать нешуточные тюремные сроки. В итоге суд, конечно, наказал весь полис, но мягче мягкого — денежным штрафом. Благодарные немцы заплатили долг сразу и полностью. Появился первый контакт, и отношения потеплели.

Но будни шли, победа уходила на задний план, люди погружались в привычное состояние обычных хлопот, да житейских забот. Делегации из обоих кампусов собирались в рабочем порядке, решали вопросы и придумывали, что делать. Однозначно было утверждено, что многострадальную стройку нужно сносить, и строить нечто объединяющее, какое-то пространство для взаимного соприкосновения культур. Может быть, парк… Но где взять рублы? Денег-то нет! Немцы, если напополам, то нашли бы инвестиции, но раз у русских с финансами плохо, то от этих денег ни жарко, ни холодно. И не понятно, что за парк будет — может, продолжение той же бесконечной стройки? Да ещё у русских воруют, с ними каши не сваришь — скомуниздят, а скажут, что потеряли. Не! И немцы развели руками, мол, у самих в карманах пусто.

Люди с выжиданием смотрели на Доктора, а он — на них, не понимая, что ему делать дальше.

**

Однажды Саша сидел у окна на первом этаже съёмного дома, и пил чёрный чай с бутербродом. Утро выдалось туманным, чувствовалось приближение осени. Багряный лик восхода золотил его лицо и щурил веки. Все спали, конечно, а вот Доктору сон не шёл, потому как вопрос с тем, куда идти дальше, решён не был. С одной стороны, ему жить можно, пацаны из Сталинграда выделили денежку — на жильё-быльё хватает. Но это, конечно, не те деньги, чтобы строить полисы. А без постоянного улучшения изменений не будет, а если будут, то только вниз, в агонию стагнации. Но тогда всё теряет смысл. А куда идти, и какой должен быть путь, он не знал.

Его размышления прервали шаги и сонно-довольный голос.

— Привет, Сашка! — взлохматила ему волосы только что проснувшаяся Бо, в коротком халатике усаживаясь рядом. — Чего ты, милый друг, не весел, отчего ты нос повесил?

— Эх, Бо, знала бы ты мою тоску-кручинушку, — шутливо, но с долей правды ответил он на приветствие и горестно отхлебнул чая.

— Говори, что за беда с тобой приключилась, авось помогу доброму молодцу, — дунула она в кружку и включила чайник.

— Да так. Думаю, куда идти.

— Так это, пойдём со мной?

Александр поглядел на неё и неожиданно поинтересовался.

— А ты-то куда потопала с ранья, сегодня же выходной?

— Решила рвануть за грибами. Поехали, не хочешь?

— За грибами? Ничего себе! У вас уже есть?

— Конечно! Первый урожай. Поедешь?

— Я, между прочим, старый грибник!

На том и порешили.

*

Через час они вышли с небольшого пригородного узла и неспешно пошагали по лесной тропинке, уводящей вглубь рощи. Сначала ребята шли молча, слушая шелест ветра, вкушая аромат хвойного леса и любуясь пылью, оседающей на резиновых сапогах. Наконец парочка свернула на дорожку к ещё летнему, но уже и осеннему разноцветью рощи, и вскоре Алекс с Бо очутились на пригорке, с которого открывался живописный вид на всю округу. Вокруг пестрели краски всех цветов — от юно-зелёного до старчески-бордового. Дышалось хорошо, во всю грудь, особой летне-осенней свежестью. Где-то невдалеке грохотал дождь, воздух влажно озонировал, и внезапно, как по волшебству, в небе расцвела радуга. Должно быть, последняя в этом году.

— Красиво! — замерев, промолвила Бо. — Радуга радует глаз.

— Да, и мне она нравится. Впрочем, и многим людям тоже.

— Скажи, Саш, это у нас врождённое или приобретённое?

Александр так залюбовался, что до него не сразу дошло.

— Извини, Бо, но что ты имеешь в виду? Чувства к радуге?

— Да! Вернее — нет! — запуталась Бо, рассмеявшись. — Не только. Просто я давно хочу понять, почему у многих людей есть схожие чувства. Вот любовь к радуге и восторг по этому поводу, например. У многих же одинаковые ощущения, но как так происходит? Откуда это берётся?