Путь

— Эй, моя ласточка! Моя любимая Гаяне! Как же я люблю тэбя такой, когда ты злишься, э! В этий минута ты очень-очень красивый, как луч луна по глади вода.

— Да ну тебя! — засмеялась она и шутливо махнула рукой. — Вечно ты.

А Алек не унимался.

— И всё-таки, тетя Гаяне, что такое любовь? Вы знаете?

— Конечно, знаю! — тётушка даже возмутилась. — У меня муж, четверо детей, двое внуков уже, родители, родня, друзья — я много кого любила и люблю! И всех по-разному. Как я могу мужа любить, как маму? Никак. Как я могу старшего сына любить, как второго? Или как дочь? Никак. У меня с каждым из них свои воспоминания — как я переживала во время болезни, ночами держа на руках, как провожала в схолу, как ждала у окна. Помню, как бегала по траве на покосе с Иглесио, тогда других детей у меня не было, и я отдавала свою материнскую любовь ему без остатка. Как ехала с Азатом три дня без денег на поезде, ещё старом — по «железке», как её называли. Как рожала старшую дочь прямо в деревенском домике в Италии: попёрлись с Гаспаром путешествовать, когда была уже на восьмом месяце, дура. Чуть не померла во время родов, бабушка Франческа тогда еле откачала, поэтому и дочь так назвали.

— А младчую Милена — в честь мой бабка, — повторил Гаспар, потряс головой и снова выпил под укоризненный взгляд Гаяне.

— Милена у нас хрупкая в детстве была, как веточка, да и сейчас такая осталась. Поэтому я долго с ней вместе ходила за ручку, у нас до сих пор очень тесные отношения остались. Вот и выходит, что дети разные, и воспоминания разные, и ощущения тоже. Поэтому мы любим их не больше, не меньше, а просто по-разному… Я люблю не какой-то абстрактной материнской любовью, я люблю каждого из них как отдельного конкретного человека. Это позволяет мне испытывать чувства ко всем, не ограничивая себя какими-то рамками. Я и тебя люблю, дорогой мой Алек, ты же это знаешь! И мамашу твою тоже, хоть она и неправа, я так до сих пор считаю, что тебя отпустила…

— Я сам уехал!

— Много ли ты сам понимал тогда — в десять-то лет? — махнула рукой Гаяне.

— Да что ты к парну под кожу лезешь, зачэм? — встрепенулся Гаспар.

— Подождите, дядь Гаспар. Тёть Гаяне, но ведь это вы мне про любовь к детям рассказываете, а я про другую — между мужчиной и женщиной.

— Алек, мальчик мой, любовь не надо делить, она, как цветок — если разорвешь его на части, то он умрёт и не превратится в несколько других цветков. Вот сам подумай, сначала ты любишь тех, кто старше тебя — родителей, например. Потом — сверстников и ровесников, а потом начинаешь чувствовать нечто новое, когда у тебя появляются дети. И все эти ощущения, что цветут в твоём сердце, живые, они растут и меняются. Любовь между двумя взрослыми людьми произрастает из тех чувств, что возникают между ребёнком и родителем. Вот ты же специалист по мозгам, скажи мне сам, если никто не любит малыша, и он никого не любит в самые ранние годы жизни, то сможет ли он вырасти в человека с большим сердцем?

— Исключения, конечно, могут быть, но, в целом, вряд ли, — отрицательно покачал головой Алек и даже поджал нижнюю губу. — Я бы даже сказал, велика вероятность, что у такого ребёнка будут проблемы с проявлением эмоций, да и вообще, там и с психикой явно не всё в порядке, и даже задержки в развитии возможны. Не у всех, но у восьмидесяти процентов таких детей точно. Это же сензитивный период — с рождения до трёх-четырёх лет, он очень важен для человека. Если в течение этого периода не вложить в ребёнка каких-то основных человеческих понятий, то, возможно, они никогда так и не проявятся во взрослой жизни.

— Погляди, какой умный парень вырос, Гаяне, любовь моя! — туманным, но весёлым взором оглядел присутствующих Гаспар. — Я тэбе всэгда говорил, что наш Алек акадэмик станет или даже профессор! Моя голова вылечил, сам сколько всэго знаэт, так давайте выпьем…

— Да подожди ты, Гажо! Дай человеку объяснить, он же о важных вещах спрашивает! — прикрикнула Гаяне на мужа и снова повернулась к Алеку. — Послушай меня, мальчик мой, чтобы понять, что такое любовь — настоящая любовь я имею в виду, нужно почувствовать все её грани. Вот будут у тебя дети, тогда ты и поймёшь, что можно любить много людей. Не кого-то больше, а кого-то меньше, а просто всех по-разному.

*

— Слюшай, Алэк, дорогой, оставайся у нас, я пойду, ещё принесу графинчик, а? Писидым, пагаварым! — уговаривал Алека глубокой ночью уже порядком осоловевший Гаспар и протянул ему бокальчик.

— Нее, дядь Гаспар, извините, но мне домой надо. Я у себя в квартире не был уже очень давно. Да и вообще, помыться надо, отдохнуть, — собирался у порога Алек и внезапно пьяно расплылся в предвкушении. — Поэтому я лучше сейчас в мобилку прыгну и прямо к дому погоню, да ещё посигналю, чтобы упырь этот увидел!

— Какой упырь? Ты о ком? — изогнула бровь Гаяне.

— Управдом наш, этот, как его?..

— Так его похоронили.

Алекс сразу начал трезветь. Он наморщил брови, опустил бокал на стол, наклонился вперёд и внимательно вгляделся в Гаяне:

— Как похоронили? Я про нашего управдома, в моём доме который.

— Похоронили, — подтвердила она. — Не так давно, кстати.

— Да, — подтвердил Гаспар. — Совсэм нэдавно.

— А как? — изумился Доктор. — Почему?

— Избили какие-то ироды, — резко вытянула Гаяне вперёд пятерню, будто отталкивая невидимого противника. — Нашли человека в беседке под утро, до полусмерти избитого. Он ещё дышал, потом уже в госпитале умер. Так отмутузили, что сломали рёбра, те проткнули внутренности, потеря крови… Страшно.

— А кто его? — сглотнул Алек. — Поймали?

— Нет, так и не нашли до сих пор! Ищут, говорят. Полисная полиция, союзная тоже, — вздохнула Гаяне. — Хоть он и не очень был приятный человек, но такого не заслужил.

— Нэт, нэ заслужил! Собачий смэрть! — горестно потряс головой Гаспар.

Быстро-быстро Доктор собрался, на посошок пить не стал, попрощался с радушными хозяевами и поплёлся домой пешком. На мобиле не поехал, возможно потому, что был пьян и не мог позволить себе сесть за руль в таком состоянии. Хотя, скорей всего, Алек просто придумал отрезвить свой разум на довольно прохладном вечернем воздухе Ахеи. Август доживал последние дни, жарынь спала, и начиналась очень тёплая затяжная осень с прохладными ночами. Природа освежала, но мысли не давали покоя. На душе было паршиво, хоть алкоголь и слегка смягчал это чувство.

Александр хорошо понимал, что случилось с управляющим, и кто всему виной, кстати! И это, малака, он сам, а кто ещё-то?! Не случайно же всё это? Или случайно?! Да ну нахер! И зачем он придумал эту дебильную историю о том, что управдом рассказал ему о поджидающих бандитах? Зачем он её на Совете рассказал? А тогда это казалось так здорово, так весело и остроумно! Ой, мудила! По всей видимости, Орлан Кащею передал, и тот отомстил, собака! Ну, зачем, а? Ну, зачем он языком треплет всегда, когда не следует, а?

— Как зачем? Чтобы обезопасить себя от Кащея! — вдруг откуда-то из левого полушария воскликнул внутренний голос. Но спокойней не стало, и ощущение гадливости не исчезло. Мысли потекли дальше. — Да, это был неприятный человек, но ведь он… Человек же… Он рос, был маленьким, учился, думал, мечтал, любил и ненавидел… Управдом — он такой же, как и я, и тоже, наверное, неплохой дядька, просто говнистый… Ой, или о мёртвых же только хорошо говорят?

— Он меня сдал? Сдал. Рассказал, что я при деньгах? Рассказал. Если бы Кащей с бандой меня тогда поймали, то что бы они сделали? Тоже бы убили. Так что…

Поддаваясь на логичные уговоры внутреннего голоса, чувство вины вроде бы ушло, уступив место глухому стыду и заставив идти быстрее. Размышления крутились в голове, как шершни возле пчелиного улья.

— Я же мог простить? Мог ведь?! Но не простил и, получается, отомстил так, как этого человек не заслужил. И как теперь с такой мыслью жить? Ведь я мог просто проигнорировать обиду, но расквитался так, что разрушил и сгубил живую душу. Да ещё в таких муках, — Доктор представил страдания несчастного, и по лицу его пробежала такая волна отвращения к самому себе, что он даже поморщился.