Пять четвертинок апельсина (др. перевод)

У меня, конечно, нет никаких доказательств, что здесь говорится о Томасе. За этим кратким воспоминанием вполне может скрываться и кто-то другой. Там ведь нет слов ни о внешности, ни о чем-либо еще, дающем возможность предположить, что это именно он, но я почему-то уверена: речь идет о Томасе. Только он мог вызвать у матери такие чувства. Как и у меня.

В ее альбоме можно найти все. И обо всем прочитать, если захотеть, конечно; если суметь разобраться, где что искать. Она ведь описывала события как попало, не соблюдая никакой последовательности. И дат почти нигде нет, хотя есть, например, весьма подробные истории ее тайных махинаций. С другой стороны, записи она вела довольно тщательно, правда, на свой лад, и в них полно всяких мелких деталей. И «La R'ep» она воссоздала так точно, что у меня, когда я спустя столько лет читала ее дневник, стоял комок в горле. Я прямо-таки слышала тот шум, музыку, громкие голоса, хохот, непристойные выкрики пьяных, зал, окутанный сигаретным дымом и пивным смрадом. Ничего удивительного, что нам туда ходить запрещалось. Мать слишком стыдилась своего невольного участия в тамошних грязных делишках и слишком боялась, что кто-нибудь из завсегдатаев проболтается о ее визитах нам, ее детям.

Но в тот вечер мы все-таки туда пробрались. И надо заметить, были весьма разочарованы. Мы-то думали, что попадем в тайное гнездо греха, всевозможных взрослых пороков; я, во всяком случае, надеялась увидеть голых танцовщиц с рубинами в пупке и с длинными распущенными волосами. А Кассис, упрямо изображавший полное равнодушие, втайне мечтал о встрече с борцами Сопротивления, настоящими партизанами, с ног до головы одетыми в черное, прячущими под черной маской ледяной взгляд. Ренетт же представляла себя похожей на тех городских женщин – такой же напомаженной, нарумяненной, в наброшенной на плечи меховой горжетке и небрежно потягивающей мартини. Однако, заглянув в грязноватое окно, мы ничего особенно интересного не увидели. За столиками сидело всего несколько пожилых мужчин; чуть поодаль стоял стол для игры в трик-трак с колодой карт; Аньес в блузочке из парашютного шелка, расстегнутой сверху на три пуговицы, что-то пела, облокотившись о старое пианино. Видимо, было еще рановато и Томас пока не приехал.

«9 мая, немецкий солдат (баварец), 12 таблеток с повышенным содержанием морфина; отдала курицу, мешок сахара и кусок свиной грудинки. 25 мая, немецкий солдат (с толстой шеей), 16 таблеток с повышенным содержанием морфина; отдала бутылку кальвадоса, мешок муки, пачку кофе и 6 банок домашних консервов…»

Затем последняя запись; дата, скорее всего, не проставлена специально:

«Сентябрь. Т. Л.; бутылочка с 30 очень сильными таблетками».

Впервые она не указала, что отдала в уплату за наркотик. Возможно, просто по небрежности. Запись явно сделана второпях и читается с большим трудом. Наверно, в этот раз цена была столь высока, что она не решилась ее озвучить. Какую же цену ей пришлось уплатить? Целых тридцать таблеток – наверняка стоило невообразимо дорого. Зато можно было некоторое время не ходить в «La R'ep». И не вести торг с пьяными бездельниками вроде Жюльена Лекоза. Я думаю, она немало отдала за тот душевный покой, который подарили ей тридцать таблеток. И все-таки какова была цена этого душевного покоя? Важные сведения? Или что-то иное?

Мы ждали на пустыре – впоследствии там оборудовали автостоянку, а раньше была настоящая свалка, стояли мусорные баки, привозили бочонки с пивом, иногда и кое-какие совсем запрещенные товары. Пустырь был отгорожен от кафе каменной стеной, почти скрывавшейся в зарослях бузины и ежевики. Из распахнутой настежь двери кафе – даже в октябре по-прежнему стояла удушающая жара – широкой полосой падал на землю яркий желтый свет. Мы сидели на стене, готовые в любой момент соскочить на ту сторону и затаиться, если кто-то вздумает подойти слишком близко. Мы ждали Томаса.

7

Я уже говорила, что «La R'ep» и теперь выглядит примерно так же, как и в те годы. Несколько новых фонарей у входа, несколько автомобилей на стоянке. Людей, правда, побольше, но в целом все как прежде; да и у посетителей, пожалуй, изменились лишь прически, а лица те же. Только я туда попадаю – и сразу вспоминаю себя прежнюю, и тогдашних старых забулдыг, и молодых мужчин, приехавших развлечься с городскими девицами, и запах дешевых духов и пива, и сизые клубы сигаретного дыма, в котором тонуло все остальное…

В общем, из-за появления автофургона пришлось мне туда отправиться. Мы с Полем спрятались на автостоянке – как и мы, Кассис, Рен и я, прятались на пустыре в тот вечер, когда были танцы. Только сейчас здесь стояли машины, а не бачки с мусором и было холодно, да еще и дождь шел. Заросли бузины и ежевики давно выкорчевали, залили площадку асфальтом и поставили новую стену, за которой теперь скрывались любовники или пьянчуги, если им приспичило помочиться. Мы с Полем караулили Люка Дессанжа, нашего хищного красавчика. Притихнув в темноте и наблюдая, как свет новой неоновой вывески отражается от мокрого асфальта, я вновь чувствовала себя девятилетней; мне казалось, что там, в задней комнате, сидит Томас, обнимая сразу двух прильнувших к нему женщин. Нет, до чего же все-таки странные вещи порой творит с нами время! На парковке влажно поблескивали под дождем два ряда мотоциклов.

Пробило одиннадцать. И я вдруг ощутила себя полной дурой: ну с какой стати мне прятаться за бетонной стеной и за кем-то шпионить, точно глупой девятилетней девчонке? Да еще и Поль со мной рядом, и его старый пес на неизменном поводке из бечевки! Господи, двое стариков оказались не в силах справиться с обстоятельствами и вздумали под покровом ночи следить за баром! И ради чего? Музыкальный автомат изрыгал какие-то невероятно громкие звуки, я даже мелодию толком не разобрала. Теперь и инструменты все будто чужие – всякие электронные штуковины; для игры на них не требуются ни человеческие руки, ни губы. Послышался пронзительный смех какой-то девицы, сопровождаемый противными повизгиваниями, и в распахнувшихся настежь дверях появился Люк. Мы оба видели его совершенно отчетливо; на каждой руке у него висело по девице, и одет он был в шикарную кожаную куртку, которая в Париже стоит, наверно, тысячи две, а то и больше. Девицы тоже были шикарные – гладкие, ухоженные; губы накрашены ярко-красным, но сами еще совсем молоденькие, и платьица на тонюсеньких бретельках. Меня вдруг охватило холодное отчаяние.

– Ты только посмотри на нас! – сказала я Полю, вдруг осознав, что волосы у меня совсем мокрые, а пальцы на руках задеревенели от холода. – Джеймс Бонд и Мата Хари! Пойдем-ка лучше домой.

Поль, как всегда, задумчиво на меня взглянул. Кто-то другой, может, и не обнаружил бы в его глазах особого ума, но я-то его хорошо изучила. Он молча спрятал мои окоченевшие руки в своих теплых, уютных ладонях, и я почувствовала бугорки мозолей у основания его пальцев.

– Не сдавайся, – попросил он.

Я пожала плечами.

– Да ничего у нас не выйдет. Ведем себя как последние дураки. Ну согласись, Поль, нам ведь никогда не победить их, этих Дессанжей. Лучше уж сразу постараться вбить эту мысль в свои тупые упрямые черепушки. В общем…

– Нет! Даже не думай, – произнес он почти весело и ласково прибавил: – Ты никогда не сдаешься, Фрамбуаза. И никогда не сдавалась.

Терпение. Господи, сколько же в нем терпения, доброты и упорства – на целую жизнь хватит!

– Ну, это когда было… – пробормотала я, не глядя ему в глаза.

– С тех пор ты не так уж сильно изменилась.

Наверно, он прав. Во мне действительно еще есть твердый стержень, хотя, может, доброты и не хватает. Я порой по-прежнему отчетливо ощущаю его в себе, этот стержень, холодный и прочный, точно камень, зажатый в кулаке. Он всегда был во мне, даже в те давние дни детства; было во мне злое упрямство, соединенное с изрядной долей здравого смысла и дававшее возможность всегда держаться до победного конца. Словно в тот день Старая щука неким образом сумела-таки проникнуть в мою душу, пытаясь ее сожрать, но сама оказалась поглощена той странной, вечно голодной разверстой пастью, что там, во мне, таилась. Древняя ископаемая рыбина, угодившая в каменную ловушку и в неукротимой злобе пожирающая самое себя, – я видела такую окаменелость в одной из книжек Рико про динозавров.