Пять минут жизни

– Заика помогает заикающимся детям?

– Заикание делает тебя идеальным кандидатом для работы. Эти дети должны видеть кого-то, кто похож на них. Кого-то, кому тоже пришлось тяжело, но он справился.

Мы подошли к скамейке, на которой сидели на днях. Той, что стояла перед северным фасадом «Голубого хребта» и окружающим лесом за его пределами.

– Ты не знаешь, как ты прекрасен, Джимми, потому что никто тебе не сказал. – Я напрягся, но она положила ладонь мне на руку. – Это не жалость, понимаешь? Просто факты. Ты помог мне больше, чем кто-либо. Я имею в виду не только живопись и музыку. Я имею в виду… ту ночь.

Она смотрела прямо перед собой. Ее голос дрожал, но она сдержалась.

– Сегодня Рита спросила меня, хочу ли я поговорить о нем, и я ответила «нет». Но думаю, что, в конце концов, пора.

– Я здесь, – сказал я.

Она вдохнула и выдохнула.

– Я знаю, что много говорила об Антонии и Клеопатре. Постоянно. Я даже уверяла людей, будто я египтолог. Но, конечно, я им не являюсь. Я люблю Египет, его историю и пирамиды. Постоянно рисовала их до аварии. Но после мне потребовалась история. Думаю, это был единственный способ избежать сумасшествия. Позаимствовать историю Клеопатры, раз у меня не было своей.

– Это имеет смысл.

Она кивнула и с благодарностью улыбнулась.

– Когда Бретт начал приходить ночью, то сказал, что мне некого позвать на помощь. Только он и я.

– Он солгал, – сказал я тихим напряженным голосом, ругая себя, что не разгадал ублюдка раньше. – Он лгал, чтобы ты чувствовала себя беспомощной.

– Да, – прошептала она. – Итак, я позаимствовала историю Клеопатры. Марк Антоний умер, и она была очень одинока. Клеопатра положила руку в корзину со змеей. И я тоже. Но я была не одна, не так ли?

Я покачал головой.

– Нет, Тея.

– Я не пыталась покончить с собой, – продолжала она. – Я знаю, как это выглядело. Я сделала это только потому, что так сделала Клеопатра, а она была мной. Ее история была моей, поэтому я рассказала ее единственным способом, который знала.

Тея прищурилась.

– Ты был там. Ты вырвал мою руку из корзины. Потому что ты услышал, как я рассказываю историю, когда никто больше ее не слышал. – Голос Теи дрогнул, но не сломался. – И ты остановил Бретта. Не просто остановил его; ты сделал из него шар для боулинга и запустил в мой комод.

– Он это заслужил, – сказал я. – Я бы сделал это снова.

– Какую песню ты пел мне после?

– «Я последую за тобой во тьму».

Она положила голову мне на плечо.

– Споешь ее для меня?

– Сейчас?

– Нет момента лучше.

– Пожалуй.

Я прочистил горло и пел Тее, пока полдень не приблизился к сумеркам, а небо не стало пурпурным и оранжевым. Это не входило в инструкции. В моей инструкции не было того, что я чувствовал к Тее. Она была слишком хороша. Быть с ней слишком хорошо.

«Ничто хорошее не длится…»

Я закончил песню.

– Ты прекрасный певец, Джимми. – Она хлюпнула носом и села. – Джимми с добрыми глазами. Вот как я тебя запомнила. Прямо здесь. – Она положила руку себе на грудь, на сердце.

Я кивнул, глядя на ее губы. Я хотел ее поцеловать. Просто умирал, как хотел. Обхватить ее лицо и запустить руки в волосы. Прильнуть к губам и попробовать ее сладость.

Но глаза Теи все еще сияли слезами из-за того, что сделал Бретт. Я должен был заботиться о ней. Это была моя работа.

– Нам пора внутрь, – сказал я.

– Джимми… – Но потом она кивнула. – Хорошо. Пожалуй, пора.

Я повел ее обратно в санаторий, но, когда дверь за нами закрылась, я почувствовал, что предаю нас обоих.

Глава 23 Тея

Через неделю доктор Милтон улетел обратно в Сидней.

– Если он может уйти, почему я не могу? – спросила я доктора Чен во время одной из моих утренних проверок.

Делия сидела на кровати, просматривая телефон. Даже этим ранним утром она была здесь и нависала надо мной. Сестра вздохнула.

– Ну вот опять.

Я поморщилась, пока доктор Чен слушала мое сердце.

– Еще слишком рано узнавать о долгосрочных эффектах лекарства, – сказала она, накидывая стетоскоп на шею. – Тебя нужно держать в контролируемой обстановке ради твоей же безопасности. Не говоря уже о том, что ты лишь одиннадцатый кандидат в истории медицинской науки, кто проходит эту процедуру. Слишком рано выпускать тебя в мир без мер предосторожности.

– Я в порядке. Я прекрасно себя чувствую. Я с каждым днем вспоминаю все больше и больше. Я хочу покинуть санаторий, снять свое жилье, устроиться на работу. И если у лекарства есть побочные эффекты, я не хочу сидеть здесь и ждать их.

Я выстрелила в нее своей самой яркой, самой очаровательной улыбкой. Той, что заставляла папу таять, но никогда не работала с мамой.

– Отпустите меня, и я соглашусь на любые процедуры, какие понадобятся.

– Боюсь, пока я не могу это позволить, – сказала она и сделала пометку в своей таблице.

Итак, доктор Ч. скорее мама.

– Это не тюрьма, – сухо сказала я. – Я не заключенная. Я пациент. Я должна иметь право уйти, когда захочу.

– У меня есть доверенность, – сказала Делия и обменялась взглядами с доктором Чен. – И до тех пор, пока врачи считают, что тебе здесь безопаснее, я на их стороне.

– Это имело смысл, когда я была недееспособна. Теперь все иначе. Ты не можешь держать меня здесь против моей воли.

– Не драматизируй. – Делия скрестила руки. – Мы должны подождать и посмотреть…

– Боже, Дел. Если лекарство перестанет действовать, это еще одна причина, чтобы выйти сейчас. Мне нужно жить. Я не больна. Я – это я. Я прямо здесь, перед тобой.

– Все дело в том санитаре? Он вкладывает эти мысли тебе в голову?

Я всплеснула руками.

– Знаешь что? Я вообще-то способна иметь собственные мысли. И мечты. Я хочу отправиться в путешествие. В Нью-Йорк.

– Это за сотни миль.

– И что, в Нью-Йорке нет больниц? – Я постучала пальцем по подбородку. – Дай-ка припомню…

Делия закатила глаза.

– Да ладно, – сказала я, пытаясь их развеселить. – Я же не в пустыне окажусь, если что-то пойдет не так.

Делия умоляюще посмотрела на доктора Чен.

– Вы можете ее вразумить?

Доктор Чен явно чувствовала себя неуютно.

– Суть в том, Тея, что еще слишком рано оценивать какие-либо долгосрочные побочные эффекты. Я бы предпочла держать тебя под наблюдением.