Редактор Линге
Шрифт:
Этотъ голосъ, этотъ голосъ! Сколько разъ Линге слышалъ его въ зал стортинга на трибун передъ массами людей. Линге вздрогнулъ.
Они сли другъ противъ друга. Линге держалъ въ рукахъ свою шляпу.
— Я подумалъ, что вы сегодня же вечеромъ зайдете въ редакцію, возвращаясь съ совщанія.
Линге ничего не сказалъ, онъ только поклонился. На совщаніи, разумется, онъ присутствовалъ. Ну, конечно, онъ тамъ былъ.
— Я знаю, къ сожалнію, — продолжалъ его превосходительство, — что между вами, господинъ редакторъ, и мною произошло большое разногласіе во мнніяхъ. Я сожалю объ этомъ и, во всякомъ случа, не оправдываю себя. Въ этотъ тяжелый переходъ, когда у кормила правленія должно было встать первое либеральное правительство въ стран, намъ, государственнымъ людямъ,
— Разумется, ваше превосходительство.
— Непоправимыхъ ошибокъ не было совершено, — продолжаетъ его превосходительство въ томъ же почти доврчивомъ тон; — приложивъ немножко доброй воли, каждый можетъ видть это и судить объ этомъ дл; многое и теперь уже можетъ быть измнено; его долгая трудовая жизнь доказала его неустанное желаніе служить своей стран. А теперь? Правда, его превосходительство не зналъ тего, что знаетъ господинъ редакторъ, у него нтъ никакихъ свдній о ршеніи, принятомъ оппозиціей сегодня вечеромъ относительно министерства; но если падетъ миннистерство, то солнце взойдетъ завтра надъ народомъ, который не понималъ, что онъ сдлалъ. Отвтственность будетъ тяжелая.
И министръ опять извинился, что побезпокоилъ господина редактора въ эту позднюю или, врне, ночную пору. Ему казалось, что правительство заставятъ выйти въ отставку на этихъ дняхъ, можетъ быть, даже завтра.
— Въ этомъ, можетъ быть, ваше превосходительство и не ошибается, — сказалъ Линге.
Онъ хотлъ уже нсколько разъ перебить министра, сказать ему, что онъ раньше, чмъ приттй, уже принялъ ршеніе оставить на своемъ мст министра-президента, но старый членъ парламента побдилъ его и принудилъ не противорчить ему. Линге оставилъ его въ поко.
Министръ былъ величественъ въ своемъ кресл; онъ излагалъ глубокія мысли, жестикулировалъ, онъ произносилъ рчь. Со свойственнымъ ему искусствомъ и живостью, онъ развивалъ свои взглноы на положеніе вещей, задавалъ вопросы, предоставлялъ другимъ отвчать и продолжалъ дальше говорить зажигательныя слова. Онъ уважаетъ талантливое противодйствіе Линге, искренность его нападокъ; такія нападки могутъ происходить лишь изъ глубокаго, святого убжденія; он длаютъ ему честь. Теперь онъ хочетъ спросить его, господина редактора, — единственнаго талантливаго человка изъ всей партіи, — онъ хочетъ его спросить, можетъ ли онъ взять на себя отвтственность за то, что они отдаютъ власть консервативному правительству и именно теперь, когда должно быть приведено въ исполненіе все, надъ чмъ такъ долго трудились и онъ самъ, и господинъ редакторъ, и вся лвая? Можетъ ли онъ взять на себя эту отвтственность?
Министръ все время прекрасно сознавалъ, что говорилъ и какіе аргументы приводилъ; онъ зналъ Линге наизусть; ничто не скрылось отъ стараго, хитраго министра. Онъ слдилъ за маневрами Линге по поводу политики уніи, и, можетъ быть, прекрасно зналъ въ этотъ часъ, что Линге вовсе и не возвращался съ совщанія, и что, вообще, послднее время онъ не пользовался безграничнымъ довріемъ лвой. Но его превосходительство отлично зналъ, какъ ловокъ редакторъ, зналъ, что вс восхищалисъ и вмст съ тмъ боялись его; для массъ его имя попрежнему имло значеніе, его газету читали и слдили за ней; провинціальная пресса все еще молилась на его семистрочныя замтки. Его превосходительство прекрасно зналъ, что этотъ человкъ можетъ быть ему полезенъ, да, онъ былъ убжденъ, что если Линге дйствительно захочетъ, его министерство устоитъ, несмотря на вс сегодняшнія тайныя совщанія.
Онъ всталъ и предложилъ Линге сигару.
Редакторъ продолжалъ сидть, отуманенный краснорчіемъ министра. Да, вотъ такимъ онъ его слышалъ въ стортинг, на народныхъ засданіяхъ, много-много лтъ тому назадъ. Боже мой, какъ умлъ этотъ человкъ одушевлять и побуждать къ смлымъ поступкамъ!
И онъ сказалъ прямо, что работа, состоящая въ томъ, чтобы расчищать дорогу для консервативнаго правительства, ему нетріятна. Онъ тоже думалъ о томъ — нельзя ли этого избжать, онъ остановился на возможности
министерства его превосходительства!— Само собою разумется, — перебилъ его поспшно министръ. — Разумется, мы должны вычеркнуть половину нашихъ членовъ и замнить ихъ людьми, желающими и могущими стать на ихъ мсто въ этомъ кризис.
Въ сущности говоря, они были одинаковыхъ мнній.
Они говорили еще цлый часъ, ршали, думали, разбирали подробности и взаимно благодарили другъ друга за каждую хорошую мысль. Но все, что касается газеты, онъ предоставляетъ это редактору, — самъ онъ писать не можетъ; онъ развелъ руками и сказалъ шутя:
— Попасть подъ ваше перо я не хотлъ бы, господинъ редакторъ.
У Линге все время вертлась на язык просьба объ орден, исполненіе которой доставило бы министру удовольствіе; но было бы мелочно, недостаточно серьезно упомянуть объ этой ничтожной просьб въ такой серьезный моментъ; на это еще время будетъ. Прощаясь съ министромъ, онъ не упомянулъ объ орден.
Еще въ дверяхъ его превосходительство, пожимая въ послдній разъ руку Линге, сказалъ:
— Благодарю васъ еще разъ, что вы пришли. Мы оба оказали сегодня услугу Норвегіи.
Линге вышелъ.
На улицахъ было пусто; городъ спалъ. Линге отправился въ редакцію.
Сегодня же, пока подъемъ еще не остылъ, онъ долженъ написать первую статью. То, что онъ напишетъ, приведетъ всхъ въ удивленіе; его статью будутъ читать — и громко, и про себя, будутъ спорить о ней, повторять до безконечности, изучать наизусть; только нужно это дльце хорошо обдлать. Нужно было бы сразу поразить большой побдой.
Мечтая, онъ воображалъ свою газету самой большой въ стран, съ десятками тысячъ подписчиковъ, собственнымъ телеграфомъ, собственной желзной дорогой, съ экспедиціей для изслдованія свернаго полюса, отдленіями во всхъ частяхъ свта, съ воздушными шарами, почтовыми голубями, собственнымъ театромъ и собственной церковью для служащихъ типографіи. И какъ все казалось ничтожнымъ въ сравненіи съ такими гигантскими планами! А что, если онъ и на этотъ разъ потеряетъ довріе добрыхъ людей? Пусть рушится довріе; онъ перешелъ теперь на другой путь. Какое вознагражденіе ему было за вс его безконечные труды съ этимъ героемъ катехизиса? Разв онъ достигъ этимъ заслуженнаго признанія своихъ заслугъ? Разв избранные люди снимали передъ нимъ щляпу? Кланялись ему епископы, генералы? Смотрли ли ихъ дочери съ восторгомъ на него, когда онъ на улиц проходилъ мимо нихъ? Ахъ, Александръ Линге былъ исключенъ со всми его заслугами; даже задиравшіе носы либералы совщались теперь безъ него. А дочь начальника, правившая четверкой въ Копенгаген,- разв она длала видъ, что его знаетъ, когда онъ проходилъ мимо? Совсмъ нтъ, несмотря на то, что онъ такъ благосклонно отозвался о ней въ своей газет.
Нтъ, съ нимъ нельзя шутить, онъ былъ на все способенъ; никто не зналъ, какъ сильна его воля. Въ своей новой политик онъ хотлъ побдить; люди вернутся къ нему, вернутся колнопреклоненными; онъ обуздаетъ ихъ, заставитъ образумиться. И народныя массы будутъ прислушиваться къ его ршеніямъ въ стортинг.
Линге вошелъ въ редакцію. Было темно. Онъ зажегъ свтъ и посмотрлъ въ печку, — она была пустая. Тогда онъ слъ за столъ и взялся за перо. Его статья должна быть огненна. Онъ обмакнулъ перо и собирается начать. Вдругъ онъ остановился.
Его взглядъ упалъ на синія буквы на его рук, эти страшные знаки, длавшіе его руки такими грубыми, простыми. По старой привычк, машинально, онъ начинаетъ ихъ тереть, дуть на нихъ и опять тереть.
И вотъ редакторъ Линге пишетъ, сидитъ въ холодной комнат, въ которой нтъ огня, и пишетъ, пишетъ своими изуродованными руками до поздней ночи.
XIII
Нсколько дней продолжался споръ между Линге и лвой по доводу обновленія министерства. Въ эти дни совсмъ забыли о тон прессы. И, дйствительно, тонъ прессы былъ не совсмъ такимъ, какимъ онъ долженъ былъ быть; но когда правая спросила насмшливо «Новости», что сталось съ ихъ тономъ, Линге сдержалъ свое слово и не счелъ нужнымъ отвчать на эту насмшку. У него были другія, боле важныя задачи.