Река рождается ручьями. Повесть об Александре Ульянове
Шрифт:
– Я готов дать показания, - твердо сказал Саша.
– Одну минуту, - быстро поднялся со стула Котляревский.
Он вышел из комнаты и тут же вошел обратно с уже знакомыми писарями. Иванов и Хмелинский устроились за столиком в углу, приготовили перья, бумагу.
Прокурор вернулся на свое место.
– Начинайте, - кивнул Саше ротмистр.
Саша выпрямился, внимательно посмотрел на Лютова, потом на Котляревского, сказал громко и почти торжественно, отчетливо выговаривая каждое слово:
– Я признаю свою виновность в том, что, принадлежа к террористической фракции
Прокурор сглотнул слюну, поправил подворотничок вицмундира. Лютов прищурился.
– Желябова видели когда-нибудь?
– неожиданно спросил он каким-то новым, незнакомым и цепким голосом.
Саша нахмурился.
– Почему вы спрашиваете о Желябове?
Жандарм постучал костяшкой согнутого пальца по столу.
– Вопросы задаю только я. Саша пожал плечами.
– Желябова казнили шесть лет назад. Тогда мне было пятнадцать лет.
– Почему же, позвольте полюбопытствовать, вы присвоили себе такое же наименование - «Народная воля»?
– На этот вопрос я отвечать отказываюсь. Ротмистр поднял брови.
– Отчего же?
– Я не желаю объяснять.
– Но ведь ответ напрашивается сам собой: Желябов бросал бомбы, и вы хотели бросить бомбы!
«Он вовсе не об этом хотел спросить, - думал Саша.
– Рассчитывал неожиданным вопросом сбить меня с толку, как бы невзначай выяснить то, что его интересует больше всего: связаны ли мы со старым народовольческим подпольем? Он почувствовал, что я подготовился только к логическим, только к последовательным ответам и решил лишить меня этого преимущества, вести допрос рывками, хаотично, и вытаскивать из этого хаоса нужные ему сведения...»
– Ну, что же мы замолчали, Александр Ильич!
– Лютов смотрел на Сашу с искренним огорчением.
– Так хорошо начали и вдруг замолчали, а?
«Сейчас кот попросит помощи у лисы...» Ротмистр обернулся к Котляревскому.
– Господин прокурор, у вас есть вопросы к господину Ульянову?
– Безусловно, - Котляревский двинулся вперед, опустил голову и вдруг посмотрел на Сашу своими светлыми навыкате глазами как-то очень просяще, снизу вверх.
– Скажите, Ульянов, а в чем же конкретно выражалось ваше участие в замысле на жизнь государя императора?
«Надо только не сбиваться с единой линии: повторять все то, что они дали прочитать мне вчера в показаниях Канчера. Говорить только о себе. Только о том, что знал Канчер».
– Мое участие в замысле на жизнь государя императора выразилось в следующем: в феврале этого года я приготовил некоторые части разрывных метательных снарядов, предназначавшихся для покушения...
– В феврале этого года?
– вмешался Лютов.
– Да, в феврале.
– Не припоминаете точно, какого числа?
– Не припоминаю.
– Каким пользовались методом? Студень гремучей ртути, пироксилин, бертолетовка, сурьма, нитроглицерин?
«Ого, - подумал Саша, - а он, оказывается, весьма осведомлен в делах химических. Эрудиция не хуже, чем у первоклассного террориста».
– Нет, у меня свой метод.
– Какой же, позвольте полюбопытствовать?
– Азотная кислота и белый
динамит.– И много кладете белого динамиту?
– Секрет, господин ротмистр.
– С белым динамитом надо осторожнее, - озабоченно погладил усы Лютов.
– Может сработать и до совершения акции.
«Специалист. Профессор. Вызывает на научную дискуссию. Вот смех-то...»
– Мы несколько отвлеклись, - вступил в разговор Котляревский.
– Вы, кажется, были намерены продолжить свои показания?
– Да, я хочу продолжить показания.
– Прошу вас.
– Кроме работы со взрывчаткой, я принимал участие в приготовлении свинцовых пуль, которыми были начинены снаряды. Я резал свинец и сгибал из него пули. Потом мне доставили два жестяных цилиндра...
– А стрихнинчик?
– снова вмешался Лютов.
– Что стрихнинчик?
– Стрихнином пули вы набивали?
– Нет, к этому я отношения не имел.
– В свое время террористические группы широко стрихнин использовали.
– Я могу продолжать показания?
– на этот раз уже Саша перебил Лютова.
– Да, да, безусловно, - жандарм приложил руку к сердцу, наклонил голову.
– Приношу извинения.
– Когда мне доставили два жестяных цилиндра, я наполнил их динамитом и пулями.
– Отравленными?
– Да, отравленными.
– Стрихнином?
– Да, стрихнином... Потом я сделал два картонных футляра, вложил в них снаряды и оклеил футляры сверху коленкором. После этого снаряды от меня унесли. Собственно говоря, этим и ограничилось мое участие в замысле на жизнь государя императора.
Котляревский, вытянув шею («Лиса делает стойку», - отметил Саша), посмотрел через плечо сидевшего перед ним арестованного в сторону писарей, как бы спрашивая: все успели записать?
– и, получив утвердительный ответ, снова опустился на стул. («Сейчас лиса начнет мышковать, петлять, путать следы, вертеть хвостом...»)
– Скажите, Ульянов, - начал прокурор медленно, задумчиво, - а третий снаряд вы тоже коленкором обклеили?
– Ни о каком третьем снаряде я ничего не знаю.
– Но ведь всего было три снаряда?
– Не знаю. Уж чего не знаю, того не знаю, - улыбнулся Саша.
– Три, три, - сделал уверенный жест рукой Лютов.
– У Генералова - раз, у Андреюшкина - два, у Осипанова - три.
– Разве только три?
– повернулся Котляревский к ротмистру.
– А у этих - у Канчера, Горкуна, Волохова ничего не было?
– По-моему, три, - наморщив лоб, обозначил напряжение памяти Лютов.
– Впрочем... Александр Ильич, ведь только три снаряда у вас было, я не ошибаюсь? Или было там, кажется, что-то еще, а?
Прокурор сидел за столом, напряженно изогнувшись. В светлых выпуклых глазах поблескивала почти болезненная сосредоточенность. Рыжеватые волосы, нарушив пробор, бывший безукоризненным в начале допроса, вроде бы даже пошевеливались над головой своего хозяина. Жандарм, наоборот, был весь воплощение уверенности и спокойствия: грудь осанисто развернута, плечи отведены назад, в приветливом взгляде - отеческое благодушие, океан доброты, кротость, приглашение к разговору исключительно по душам.